Впервые я встретился с Бруно Максимовичем в 1966 г., приехав в Дубну студентом физфака МГУ. Бруно Максимович читал нам курс физики элементарных частиц и был заведующим кафедрой. Надо сказать, что многих (и меня в том числе) привлекла при выборе кафедры не только перспектива практики в ОИЯИ, но и возможность учиться у всемирно известного ученого с необычной фамилией Понтекорво и таинственной биографией. Позднее мне ни разу не пришлось пожалеть об этом выборе.
Бруно Максимович всегда очень серьезно и ответственно относился к своей преподавательской работе. Его лекции были высокопрофессиональными, наряду с обычной программой он часто рассказывал нам о самых новых проблемах физики частиц, но все это делалось на уровне, доступном для студента-экспериментатора. Никогда он не перепоручал из-за своей занятости провести пару лекций кому-либо из своих младших коллег (что, к сожалению, не редкость среди профессоров-академиков). Когда к Бруно Максимовичу подступила тяжелая болезнь, он хотел тут же покинуть кафедру. Довод был такой: «Как же я останусь заведующим, если не смогу читать лекции?» То, что чуть ли не половина заведующих сами лекций не читали, его не убеждало. С большим трудом Понтекорво уговорили еще на два года остаться на кафедре, которой он руководил 19 лет, и большую часть лекций он таки прочитал сам.
Среди студентов Бруно Максимович считался «умеренным либералом». Ко всем он относился доброжелательно и без малейшего чувства превосходства, правда, очевидных бездельников недолюбливал. При его собственной увлеченности наукой его огорчало, если среди студентов встречались люди, безразличные к своей будущей профессии. Экзамен сдать ему было не очень сложно, он не докучал мелкими придирками, если человек понимал суть проблемы. Если все же ставился «неуд», то для экономии времени (и отчасти в наказание) пересдача нередко назначалась в поезде во время его поездок в Москву.
Позднее мне повезло ближе познакомиться с Бруно Максимовичем. Это произошло в 1969 г., когда он предложил мне заняться подготовкой эксперимента по поиску новых метастабильных частиц на серпуховском ускорителе. Я с радостью согласился, так как давно уже стремился уйти от обработки фильмовых данных к реальному эксперименту с электронной методикой. Бруно Максимович был автором идеи и научным руководителем этого проекта, поэтому в течение последующих лет мы постоянно встречались, обсуждая ход работы, не раз вместе ездили в Протвино. По молодости лет я не осознавал тогда, что это важнейший период в моей жизни и редкая удача. Лишь позднее стало ясно, как много дали мне эти годы как в профессиональном, так и в человеческом отношении.
Общаясь с Бруно Максимовичем, я узнал его со многих новых для меня сторон. Он был человеком высочайшей научной эрудиции, способным подойти к пониманию проблемы совершенно неожиданным образом, находить аналогии в, казалось бы, абсолютно не связанных явлениях. Иногда мне представлялось, что он видит все это откуда-то извне, из четвертого, недоступного большинству, измерения.
Бруно Максимович всегда говорил по-русски с заметным акцентом и иногда просил подсказать нужное слово. Поэтому поначалу я был крайне удивлен, увидев, что в черновиках наших научных работ он замечает малейшие стилистические неточности. Это было для меня первым уроком написания научных статей. Причем он никогда не «учил»: надо делать так. Просто он сам делал так, как нужно, и это — в работе или в отношениях между людьми — становилось для многих критерием оценки собственного поведения. Бруно Максимович был очень внимателен к людям, будь то его коллега или студент, и всегда готов был оказать помощь. Я знаю только две причины, которые выводили его из себя: это тупой бюрократизм и людская нечестность.
У Бруно Максимовича было прекрасное чувство юмора, и он ценил это качество у других. Встречаются люди, которые сами не прочь пошутить, но по отношению к себе шуток не приемлют. К Понтекорво это ни в коей мере не относится. Помню, однажды мы заспорили с ним по какому-то не очень существенному поводу, кажется, насчет ссылки в литературе. Каждый стоял на своем, и Бруно Максимович сказал: «Давайте пари? На коньяк?» Я согласился. Но он, видно, тут же подумал, что неловко ему, академику, спорить с бедным аспирантом на что-то материальное, и поправился: «Нет, давайте на честь!» — «Это как?» — «А вот так: кто проиграет, тот потеряет честь!» И тут же принялся подтрунивать надо мной: «Ай-ай-ай, такой молодой человек, и потеряет честь, как не стыдно! Мне-то уже все равно, я уже старый, а Вы — ай-ай-ай!» На следующий день я нашел в библиотеке нужную ссылку и принес Понтекорво. Он рассеянно посмотрел на нее и сказал: «Да, Вы были правы». Но тут же вспомнил про пари, вскочил и смешно затопал ногами, хватаясь за голову: «Я потерял честь! Какой позор, я потерял честь!» И подобных историй было немало.
Многим известно, что в свое время Бруно Максимович был прекрасным теннисистом, велосипедистом, да и уже в зрелом возрасте любил спортивные развлечения и отдых. Поэтому особенно больно было видеть, как тяжелая болезнь разрушает его организм, временами практически лишая возможности передвигаться. Когда болезнь отступала, Бруно Максимович оживлялся. В один из таких периодов, когда ему было уже за семьдесят, я даже встретил его на лыжне в нескольких километрах от города. Но особенно мне запомнилось, когда еще через год-два в один из летних дней я увидел, что Понтекорво едет на работу на велосипеде, но как едет: он вообще не держался за руль и читал на ходу книжку, держа ее обеими руками. Я был страшно рад за него…
