Бруно Понтекорво

Профессор Римского университета La Sapienza

Слова прощания*

*Слова прощания, произнесенные 12 июля 1994 г. на кладбище Al Testaccio в Риме. Перевод с итальянского Д. Б. Понтекорво.

Позвольте мне прочесть перевод короткого отрывка из историко-научного рассказа, опубликованного Эдоардо Амальди в 1984 г. в журнале «Physics Reports»:
«В работе, опубликованной группой Ферми в журнале «Proceedings of the Royal Society» (1934), активность различных искусственных радиоактивных элементов оценивалась только качественно, как сильная, средняя или слабая. Ясно, что такая классификация была неудовлетворительной. По этой причине примерно в середине сентября 1934 г. мы приняли решение определить количественную шкалу активности, которая временно могла быть выражена в относительных единицах. Эта работа была поручена мне и Бруно Понтекорво, одному из наших лучших студентов, получившему (в возрасте 21 года) диплом в июле 1934 г. и который после летних каникул вошел в наш коллектив. Мы начали с изучения условий облучения, наиболее подходящих с точки зрения получения воспроизводимых результатов. В этой части работы мы использовали радиоактивное серебро с периодом полураспада, равным 2,3 минуты. Однако тут же возникли некоторые трудности, поскольку сразу стало ясно, что степень активизации зависела от условий облучения. В частности, в темной комнате, где мы обычно проводили облучение нейтронами, рядом со спектрометром находились деревянные столы, обладавшие чудесными свойствами. Как случайно заметил Понтекорво, серебро, получаемое на этих столах, становилось более активным, чем серебро, облучаемое на столах из мрамора, находившихся в той же комнате. Эти результаты, доложенные Ферми и остальным членам группы, подверглись дружеской, но сильной критике Разетти, который с насмешкой утверждал, что мы с Понтекорво не были способны выполнить ясные и воспроизводимые измерения».

Перевод с английского мой: он точен, хотя, возможно, не изящен. Присутствующие здесь физики распознают в этом рассказе Амальди первые признаки явлений, приведших спустя несколько лет к последствиям, которые в то время предсказать было невозможно; друзья Бруно узнают в нем неизменного парня с улицы Панисперна, решительно настроенного хорошенько обмозговать то, что он увидел и измерил уже в двадцать один год, но только после возвращения из отпуска (во время которого он, вероятно, доводил себя до изнеможения игрой в теннис).

Я познакомился с Понтекорво много лет спустя в Дубне, в 1963 г. Потом мы снова увиделись в Риме, после некоторых случайных встреч на конференциях в Советском Союзе. Со временем я стал понимать, что он почти всегда интуитивно предугадывал результаты, которые еще не были окончательными: возможно, способность слишком рано приходить к правильному выводу была его недостатком, поскольку экзотические идеи — например, идеи Бруно о нейтрино — часто с трудом пробивают себе дорогу в консервативной среде, каковой является окружение физиков. Величие Бруно было признано, разумеется, но оно требовало подтверждения в применениях, особенно там, где он шел кратчайшим путем и обходил детали того, о чем говорил. В общем, он был идеальным гибридом экспериментатора и теоретика, что, увы, больше никогда не встречается.

О себе он говорил скромно, недооценка была у него в крови. Он совершал совершенно сумасшедшие поступки, как, например, переезды с одного места в другое, как будто в этом ничего особенного не было, хотя он уже страдал достаточно заметным синдромом Паркинсона. Недавно он оседлал велосипед и проехал совсем немного, прежде чем разбил себе кости. Но он не смог бы выдержать необходимость быть вдалеке от Института физики, полного друзей и вестей о происходящем вокруг в мире.

В июле 1993 г. я провожал его домой на лето, как уже делал несколько лет. Мы совсем было привыкли к некоторой неустойчивости в его походке и, как он нас просил, уже не очень обращали на это внимание… Вернулся он к нам только сегодня…