Бруно Понтекорво
Библиотека ⟶ Воспоминания современников
Владимир Борисович Флягин
Воспоминания о Бруно
Объединенный институт ядерных исследований, Дубна
Среди обыденной суеты быстротекущей жизни не замечаешь тех огромных изменений, которые накопились за 45 лет работы в Дубне. Для того чтобы понять всю грандиозность перемен, нужно отрешиться от повседневности и оглянуться назад. И тогда легко убедишься: ничего, почти ничего не осталось без изменений. Бывший поселок и деревня Ново-Иваньково стали единым городом. Гидротехническая лаборатория, куда приехал в 1951 г., превратилась в ЛЯП ОИЯИ. Поразительно изменилась наша наука. Даже в небе зажигаются новые звезды. Разве что извечные законы сохранения, открытые еще великим Ломоносовым, да трели соловья в ближайшей роще остаются прежними… И остается память о дорогих нашему сердцу людях.
Я благодарен судьбе, что встретил на своем жизненном пути замечательного ученого и человека Бруно Максимовича Понтекорво.
Не могу вспомнить точно момента, когда познакомился с ним, это был 51-й или 52-й год. Но совершенно определенно помню, как он настойчиво требовал называть его просто Бруно и никак иначе. Это так по-итальянски и вообще так для него характерно, что в память об этом я продолжаю для себя так его и называть. Только после долгих лет, проведенных в России, кто-то сломил его сопротивление и уговорил согласиться с русской традицией обращения по имени-отчеству. При воспоминании о Бруно в те далекие годы первой в памяти всплывает его улыбка. Кажется, более доброжелательного и просто доброго лица я не встречал.
Вспоминаются единственные тогда в поселке телохранители, постоянно его сопровождавшие. Ему определенно не нравилось это сопровождение, и однажды он даже пытался оторваться от них на беговых лыжах. На какое-то время ему это удалось, но в конце концов он сжалился над не совсем спортивной охраной. Это были шуточки в духе Бруно. Он обладал редкостным раскованным характером, постоянно шутил и устраивал всяческие мистификации. С ним было удивительно легко, так как он был прост со всеми и умел создавать иллюзию равенства во время любого разговора.
Пятидесятые годы — это незабываемое время беспредельного энтузиазма. Все физики-экспериментаторы Лаборатории включились в самые первые опыты на крупнейшем тогда в мире ускорителе — синхроциклотроне на энергию 500 МэВ, а затем, после рекордно быстрой реконструкции, длившейся всего один год, — на 680 МэВ. Я зрительно хорошо представляю Бруно вместе с Г. И. Селивановым, в пристройке первого корпуса колдующих над сложной установкой, представляющей собой два больших «слоеных пирога» с начинкой из счетчиков Гейгера. Они ставили тогда на нашем ускорителе первый эксперимент по рождению нейтральных мезонов нейтронами. Впоследствии и я с товарищами много занимался этой проблемой.
Самым сложным по постановке и потому хорошо запомнившимся нашим опытом ранней поры была проверка закона сохранения полного изотопспина в реакции образования дейтрона и нейтрального π-мезона при столкновении нейтрона с протоном. Так редко бывает, но в этом случае после обработки результатов измерений мы сразу же получили окончательные данные, в которые не потребовалось вносить никаких изменений. Делали этот эксперимент В. П. Джелепов, В. С. Киселев, К. О. Оганесян и автор этих строк. Именно на этот эксперимент ссылается Бруно в своем рекомендательном письме, которое он дал мне в феврале 93-го в оригинальной форме с надписью: «Тому, кого это может касаться». Оригинал этого письма я храню как дорогую для меня реликвию.
Общая творческая атмосфера тех лет определялась не только энтузиазмом экспериментаторов, но и постоянными обсуждениями с молодыми теоретиками, которые работали в том же здании и не были еще выделены в отдельную лабораторию. Советы Понтекорво, физика с большим опытом, были бесценны. Вспоминаются интереснейшие семинары с его участием. Он всегда выступал со своими самыми свежими физическими идеями или сообщениями, полученными им из-за рубежа, и таким образом поддерживал высокий уровень понимания передовых достижений нашей науки в лаборатории и в Объединенном институте в целом. Для меня было исключительно важно дружеское внимание Бруно, когда он где-нибудь в коридоре с улыбкой спрашивал: «Что нового?» — и, выслушав ответ, тут же делился своими новостями или приглашал к себе в кабинет, чтобы объяснить что-либо подробнее у доски. Сейчас мне кажется, что все самое новое в мире физики я узнавал от него. Все эти обсуждения поднимали настроение и заряжали желанием работать.
Я обязан Бруно не только поддержкой в научной работе и при моей защите диссертации, но и во многом другом, например, в науке… вождения автомобиля. Общеизвестно, что он был замечательным спортсменом: отлично играл в теннис, первым открыл для дубненцев подводное плавание и превосходно водил машину. Когда мы однажды встретились в Крыму и некоторое время путешествовали на машинах вместе, он преподнес мне, начинающему тогда водителю, несколько ценных советов по вождению на плохих горных дорогах. С его подачи я провел свой «Москвич» по старой горной каменистой дороге от Судака до Ялты, где на крутых подъемах приходилось переходить на первую передачу. А заканчивали мы с Диной (моей женой) этот тяжелый маршрут вообще в кромешной тьме, так что на крутых поворотах фары упирались в пустоту и казалось, что едешь в никуда. Но, слава богу, все закончилось нормально, благо не попалось ни одной встречной машины. В Ялте мы снова встретились и еще попутешествовали вместе.
Можно было бы много интересного вспомнить о его жизни, но, я уверен, это лучше сделают другие, и поэтому я остановился только на том, что мне близко и что сейчас в памяти не столь уж многих людей.
Бруно Максимович Понтекорво, этот удивительнейший человек, сыграл в моей жизни очень важную роль своим примером отношения к нашей науке и к людям. Великолепный экспериментатор, он тонко чувствовал все нюансы самых последних достижений теоретической мысли и сам сделал много теоретических работ мирового класса. В наше время это очень редкое сочетание. Именно он, пожалуй, и был той «затравочной массой», которая создавала атмосферу непринужденности и вечного поиска нового в нашей лаборатории.
И он был поразительно прост и доступен.
Мне бесконечно жаль, что нет его с нами.
Воспоминания о Бруно
Объединенный институт ядерных исследований, Дубна
Среди обыденной суеты быстротекущей жизни не замечаешь тех огромных изменений, которые накопились за 45 лет работы в Дубне. Для того чтобы понять всю грандиозность перемен, нужно отрешиться от повседневности и оглянуться назад. И тогда легко убедишься: ничего, почти ничего не осталось без изменений. Бывший поселок и деревня Ново-Иваньково стали единым городом. Гидротехническая лаборатория, куда приехал в 1951 г., превратилась в ЛЯП ОИЯИ. Поразительно изменилась наша наука. Даже в небе зажигаются новые звезды. Разве что извечные законы сохранения, открытые еще великим Ломоносовым, да трели соловья в ближайшей роще остаются прежними… И остается память о дорогих нашему сердцу людях.
Я благодарен судьбе, что встретил на своем жизненном пути замечательного ученого и человека Бруно Максимовича Понтекорво.
Не могу вспомнить точно момента, когда познакомился с ним, это был 51-й или 52-й год. Но совершенно определенно помню, как он настойчиво требовал называть его просто Бруно и никак иначе. Это так по-итальянски и вообще так для него характерно, что в память об этом я продолжаю для себя так его и называть. Только после долгих лет, проведенных в России, кто-то сломил его сопротивление и уговорил согласиться с русской традицией обращения по имени-отчеству. При воспоминании о Бруно в те далекие годы первой в памяти всплывает его улыбка. Кажется, более доброжелательного и просто доброго лица я не встречал.
Вспоминаются единственные тогда в поселке телохранители, постоянно его сопровождавшие. Ему определенно не нравилось это сопровождение, и однажды он даже пытался оторваться от них на беговых лыжах. На какое-то время ему это удалось, но в конце концов он сжалился над не совсем спортивной охраной. Это были шуточки в духе Бруно. Он обладал редкостным раскованным характером, постоянно шутил и устраивал всяческие мистификации. С ним было удивительно легко, так как он был прост со всеми и умел создавать иллюзию равенства во время любого разговора.
Пятидесятые годы — это незабываемое время беспредельного энтузиазма. Все физики-экспериментаторы Лаборатории включились в самые первые опыты на крупнейшем тогда в мире ускорителе — синхроциклотроне на энергию 500 МэВ, а затем, после рекордно быстрой реконструкции, длившейся всего один год, — на 680 МэВ. Я зрительно хорошо представляю Бруно вместе с Г. И. Селивановым, в пристройке первого корпуса колдующих над сложной установкой, представляющей собой два больших «слоеных пирога» с начинкой из счетчиков Гейгера. Они ставили тогда на нашем ускорителе первый эксперимент по рождению нейтральных мезонов нейтронами. Впоследствии и я с товарищами много занимался этой проблемой.
Самым сложным по постановке и потому хорошо запомнившимся нашим опытом ранней поры была проверка закона сохранения полного изотопспина в реакции образования дейтрона и нейтрального π-мезона при столкновении нейтрона с протоном. Так редко бывает, но в этом случае после обработки результатов измерений мы сразу же получили окончательные данные, в которые не потребовалось вносить никаких изменений. Делали этот эксперимент В. П. Джелепов, В. С. Киселев, К. О. Оганесян и автор этих строк. Именно на этот эксперимент ссылается Бруно в своем рекомендательном письме, которое он дал мне в феврале 93-го в оригинальной форме с надписью: «Тому, кого это может касаться». Оригинал этого письма я храню как дорогую для меня реликвию.
Общая творческая атмосфера тех лет определялась не только энтузиазмом экспериментаторов, но и постоянными обсуждениями с молодыми теоретиками, которые работали в том же здании и не были еще выделены в отдельную лабораторию. Советы Понтекорво, физика с большим опытом, были бесценны. Вспоминаются интереснейшие семинары с его участием. Он всегда выступал со своими самыми свежими физическими идеями или сообщениями, полученными им из-за рубежа, и таким образом поддерживал высокий уровень понимания передовых достижений нашей науки в лаборатории и в Объединенном институте в целом. Для меня было исключительно важно дружеское внимание Бруно, когда он где-нибудь в коридоре с улыбкой спрашивал: «Что нового?» — и, выслушав ответ, тут же делился своими новостями или приглашал к себе в кабинет, чтобы объяснить что-либо подробнее у доски. Сейчас мне кажется, что все самое новое в мире физики я узнавал от него. Все эти обсуждения поднимали настроение и заряжали желанием работать.
Я обязан Бруно не только поддержкой в научной работе и при моей защите диссертации, но и во многом другом, например, в науке… вождения автомобиля. Общеизвестно, что он был замечательным спортсменом: отлично играл в теннис, первым открыл для дубненцев подводное плавание и превосходно водил машину. Когда мы однажды встретились в Крыму и некоторое время путешествовали на машинах вместе, он преподнес мне, начинающему тогда водителю, несколько ценных советов по вождению на плохих горных дорогах. С его подачи я провел свой «Москвич» по старой горной каменистой дороге от Судака до Ялты, где на крутых подъемах приходилось переходить на первую передачу. А заканчивали мы с Диной (моей женой) этот тяжелый маршрут вообще в кромешной тьме, так что на крутых поворотах фары упирались в пустоту и казалось, что едешь в никуда. Но, слава богу, все закончилось нормально, благо не попалось ни одной встречной машины. В Ялте мы снова встретились и еще попутешествовали вместе.
Можно было бы много интересного вспомнить о его жизни, но, я уверен, это лучше сделают другие, и поэтому я остановился только на том, что мне близко и что сейчас в памяти не столь уж многих людей.
Бруно Максимович Понтекорво, этот удивительнейший человек, сыграл в моей жизни очень важную роль своим примером отношения к нашей науке и к людям. Великолепный экспериментатор, он тонко чувствовал все нюансы самых последних достижений теоретической мысли и сам сделал много теоретических работ мирового класса. В наше время это очень редкое сочетание. Именно он, пожалуй, и был той «затравочной массой», которая создавала атмосферу непринужденности и вечного поиска нового в нашей лаборатории.
И он был поразительно прост и доступен.
Мне бесконечно жаль, что нет его с нами.
