Бруно Понтекорво
Библиотека ⟶ Воспоминания современников
Виктор Ефимович Цигаль
Художник, член-корреспондент Академии художеств России
Бруно Понтекорво
Бруно появился в Коктебеле неожиданно и сразу стал своим среди нас, старинных коктебельцев. Он очень взволновал наших дам. Да и как не взволноваться: красив, умен, обаятелен и хорошо воспитан. Со временем узнаем от физиков из Дубны, что Бруно в Италии был чемпионом по теннису какого-то своего родного города. А сам он забавно рассказывал, что ему довелось играть с королем Швеции и король крал у него мячи.
В бухтах под Карадагом Бруно погружается с ружьем на глубину и стреляет кефаль. На нем эластичный облегающий костюм «Калипсо». В костюме тепло под водой. Бруно часами ныряет и только иногда посматривает на ногти пальцев рук. Если посинели, значит, надо немедленно подниматься и отдыхать — может отказать сердце. Можно потерять сознание.
* * *
Бруно оказался еще и страстным грибником. Наш друг, Семен Яковлевич Воропаев, знавший грибные места, водил Мирель (Мирель Шагинян — художница, жена В. Е. Цигаля) и Бруно по холмам за шампиньонами. А в Дубне у Бруно были свои любимые грибные места, куда он щедро приглашал друзей.
* * *
У нас на горе Тепсень и в Библейской долине бывали урожаи каперсов. Он говорил, что каперсы напоминают ему Италию. А нам с Мирелью юг Италии напоминал своими холмами, горами, морем, маслинами и вином наш Коктебель. Однако какой колоритной палитрой интересов обладал этот неугомонный Бруно!
* * *
Из Фороса, где Бруно жил в санатории, он приезжал специально в нашу «киловую баню». Коктебельская электростанция, стоявшая на берегу, охлаждалась морской водой. Отработанная морская вода поступала в большую трубу. Около трубы находчивые электрики воздвигли будку, поставили ведро с килом. Кил — это местная щелочная серая глина. Ею намазываются как лечебной грязью, дают высохнуть и смывают горячей водой. Вот вся баня! И за все про все — двадцать копеек…
Но не все у него складывалось так безоблачно. Вскоре после приезда из Финляндии в Москву — с женой Марьяной, блондинкой шведкой, и тремя мальчиками — начались сложности. Марьяна заболела тяжелейшей болезнью, и ее периодически отправляли в больницу. Бруно месяцами оставался один с детьми. Но, забегая вперед, скажу, что мальчики благополучно выросли. Старший, Джиль, стал физиком и работает в Дубне. Тито — океанолог и создатель грандиозной конюшни ахалтекинских лошадей, сам наездник. Антонио — инженер и человек с золотыми руками. Его приглашают за рубеж консультантом по сложным техническим вопросам. Джиль холост. Тито и Антонио семейные. Но все это образовалось в течение многих лет.
А теперь вернемся в то лето, когда молодой Бруно только что появился в Коктебеле. Он, этот душа общества, милейший Бруно, вдруг заболел дизентерией. Он жил в деревне, и Мирель пришла его лечить. Как она объяснила волнующимся дамам: я его лечу, как своих детей: сначала литр воды с содой, потом рисовые отвары, бульоны, кисели и все такое. Дамы упрекали ее в легкомыслии — такая ответственность!!! Как ты рискуешь!? Однако Мирель ежедневно носила ему, постельному больному, еду, приготовленную дома. Иногда, при высокой температуре, он бредил и тогда говорил по-итальянски. Но, несмотря на панику среди сопровождавших его охранников, хотевших увезти Бруно в Москву самолетом, и суету и тревоги среди друзей, Бруно, не торопясь, выздоровел. Уезжая, он оставил мне свое подводное ружье. В то время на всю коктебельскую бухту приходилось четыре ружья. Я был счастлив.
* * *
Мирель с Сережей (сын В. Е. Цигаля, художник), тогда еще школьником, поехали в Дубну к Бруно. Он их встретил и повез на машине. Из кустов выскочил пьяный. Резко затормозив, Бруно закричал: «Идиотто!» На итальянский манер: Джотто, Каналетто, Риголетто и т.п. Надо сказать, что он за несколько лет хорошо овладел русским языком, но знание других европейских языков, очевидно, мешало ему отработать чистоту произношения. Он говорил с сильным акцентом до самого конца. Мне кажется, что знание языка — это чувство оттенков значений слова, понимание непереводимой игры слов, возможность оценить богатство и красоту языка. Умение оценить смешное. Бруно овладел этими тонкостями. Очень любил мистификации, розыгрыши, анекдоты. Он же восхищался невероятными способностями к итальянскому языку у Мариэтты Сергеевны Шагинян. Когда она, после трех месяцев изучения, пришла к нему на разговор, он кричал: «Это фантастично!! За три месяца!» Она уехала в Италию писать очерки о заводах «Фиат», а нам писала оттуда, что совершенно свободно ругается с таксистами, как в Москве.
* * *
Из высказываний Бруно-автомобилиста. Как-то в Коктебеле он дал Мирели ключи от своей машины. Она съездила в Феодосию на базар и, вернувшись, сказала, что тормоза не держат.
— Да, я знаю, но хороший водитель тормозами не пользуется!
Он говорил также, что машину мыть не надо. Она должна работать, а не красоваться. Его небрежное отношение к машине кончилось тем, что он забыл в мороз слить воду из радиатора своей «Победы» и рубашку блока разорвало.
Однажды Мирель, Бруно и Джиль выехали из Москвы в Коктебель. Бруно решил:
— Мы с вами будем вести машину днем, а Джиль ночью. У него нет водительских прав, и вообще учиться водить надо ночью. Потому что труднее.
* * *
Говоря о своей работе в Дубне, он заявил: «Я поглупел!» Он объяснил, что там для него нет соответствующей обстановки для дальнейшего совершенствования. Он как ученый опустился и т.д. Это «поглупел», сказанное с акцентом, прозвучало еще резче, чем если бы было сказано чисто по-русски. Мне стало за него обидно. Он обидел мое восторженное представление о нем как о человеке выдающемся. Мне показалось, что он оскорбил, обозвал себя.
Бруно знал, что болезнь Паркинсона влияет на умственные способности. Может быть, и это он имел в виду. Но, к счастью, его голова оставалась здоровой и ясной. Он до самых последних дней трудился над самыми сложными проблемами и удивлял молодых ученых оригинальностью мысли. Мира Васильков говорил, что постоянно чувствовал, что общается с гением, и ловил каждое слово Бруно.
* * *
Когда Бруно исполнилось 70 лет, в Дубне хотели, как полагается, чествовать его, но он отказался от официального юбилея и отпраздновал день своего рождения в доме нашей старинной подруги Амирэджиби Родам. Помню из приглашенных: Сойфертиса и Этту Квитко, Верейских, Ореста и Люсю, Мессерера и Беллу Ахмадулину, Сергея Аполлинарьевича Герасимова и Тамару Макарову, Лиду Акимову, Михаила Вольпина и друзей Бруно из Грузии.
Мы, художники, сделали фотомонтаж с рисунками в виде альбома-папки из разных спортивных журналов на тему: Бруно суперспортсмен, гигант науки. (А он уже давно страдал болезнью Паркинсона.) Название — «Золотое Б.Руно». Журнал художественный, литературный и критический. Специальный выпуск. Москва, 1983. Рисовали и клеили Витя (В. Е. Цигаль — художник, член-корреспондент Академии художеств), Леня (Л. В. Сойфертис — художник, член-корреспондент Академии художеств) и Орик (О. Г. Верейский — художник, член-корреспондент Академии художеств).
На первой странице стихи:
Мы так пытались
В строфы
Засунуть Бруно грани,
Увы, мы оказались
На катастрофы грани.
Так многогранен Бруно лик —
Средь человеков он велик.
Из обнаруженных улик
Мы выделяем эту —
К литературному портрету:
Под галстуком, чуть влево, шевелится,
Рубашкой узкою шурша,
Подпрыгивает, веселится
Итало-русская душа.
Диапазон же сей души —
От Леонардо до Левши!
Внизу лавровая ветвь и вокруг стихов автографы всех присутствующих гостей.
На втором листе Святослав Рихтер играет на флейте-дудочке юбилейную кантату.
Следующий лист: Бруно у доски с иероглифами вычислений и он же в шлеме космонавта. Рядом — космическая ракета, уходящая в космос.
А вот Бруно с подводным ружьем. На стреле огромная рыба.
— Рыба, — позвал он тихонько, —
Я с тобой не расстанусь...
(Э.Хемингуэй. Старик и море)
Бруно со штангой, Бруно целуется с дельфином, выскочившим из воды…
Последний лист изображает Папу Римского, коленопреклоненного перед Бруно.
Папа преклоняется перед талантом Бруно. (Бруно действительно встречался с Папой в Риме.)
Я так подробно остановился на описании альбома, потому что он очень понравился присутствующим друзьям. Конечно, были подарки. Стол был изысканно сервирован. Вино прислал из Тбилиси Чабуа — брат Родам: в Тбилиси Бруно тоже очень любили. Беседа за столом сверкала остроумием и весельем.
И все же нас угнетало сознание, что Бруно из спортсмена превратился в тяжелобольного. Однако он юмором заслонял от нас свое тяжелое состояние. А перед самым вечером накачался лекарствами, и Паркинсон отпустил его на несколько часов.
Мне приходилось бывать и жить на Кавказе неоднократно. Там праздничный стол — это повод для почти театрального действа, это мистерия, это поток панегириков от тамады к каждому гостю. Когда меня или моего соседа по столу хвалят, захлебываются похвалами в превосходных степенях, то я понимаю, что это ритуал, это форма общения. Очень приятная форма. Но для Родам это другое. Мы дружим уже более полувека. И если Родочка говорит, что мы «ее родные и очень любимы» ею, то, несмотря на то, что Родам настоящая грузинка, и притом грузинка царского рода, мы знаем, что это не пышные слова, а истинная правда. Потому что Родам не просто говорит, чтобы было приятно сидеть за столом, а она верит, что мы красивые, умные и невероятно талантливые. И мы начинаем соглашаться, что это так, хотя бы на сегодняшний вечер. Дом Родам всегда был красивым и притягательным. Там всегда уютно, просто, и там тебя действительно трогательно любят.
Родам была, говорю это для потомков, так царственно красива, так добра, так искренне, наивно и весело смеялась от радости общения, что друзья расцветали в ее присутствии. И этой московской красавице повезло в жизни. Ее жизнь прошла рядом с такими выдающимися людьми, как Михаил Светлов и Бруно Понтекорво.
* * *
Встречи в Риме. Сеньора Шильтян, вдова художника Григорио Шильтяна, родственника Мирели, пригласила нас в Рим. Тетя Лиля поместила нас в гостиницу на пьяцца Венеция в самом центре. Мы еще в Москве сговорились с Бруно, что встретимся в Риме. Когда мы позвонили ему, он сказал, что так плохо себя чувствует, что даже говорить не может. Назначили день, когда позвонить снова. Мы огорчились за него и не позвонили в назначенный день. Решили его не беспокоить. А он, оказывается, к этому дню приготовил для нас большую программу. Все сорвалось. С опозданием на несколько дней мы все же позвонили, он снова заказал машину на целый день и повез нас в Орвието. Это один из изумительных городков средневековья, прилепившихся высоко в горах. Крохотный город-крепость, он же в древности и отдельное государство. Поэтому на центральной Миланской площади стоит грандиозный мраморный собор. От средних веков, через ренессанс, до восемнадцатого века он перестраивался, жил, видел сражения и вышел из истории к нашим дням изумительным творением итальянского гения. Улички с подъемами и спусками, и тупичками стекались к костелу как символу силы и красоты.
С жары на площади мы вошли в холодный полумрак гиганта-собора и сразу надели свитеры. Тихо бродили, переходя от примет одной эпохи к приметам другой, третьей. Бруно интересно рассказывал об истории храма. Со вкусом и знанием оценивал стили разных построек и предметов храма. Мне казалось, что он гордится своей ролью хозяина.
Казалось, что он и есть хозяин этого собора, Орвието и всей Италии. Я увидел Бруно у него дома. Этот очаровательный человек был дома в этой изумительной Италии.
Еще с утра, перед выездом из Рима, Бруно плохо себя чувствовал. Он просил нас подождать несколько минут, пока он примет лекарство, погуляет и успокоится. Весь день, довольно утомительный, он чувствовал себя прилично и был превосходным гидом по городу. В Орвието, в парке есть колодец, построенный братьями де Сангалло в XVI веке. Он находится на самом высоком месте и был главным источником при осадах города.
Мы спустились по широким каменным ступеням на глубину восьмиэтажного дома. Слабый свет падал сверху. Ступени освещались маленькими лампочками. Внизу была прозрачная вода, железный мостик над ней и куча всевозможных монеток со всего мира в воде. Так туристы отмечаются здесь. Бруно, за которого мы беспокоились, отлично спустился до самого дна. Мы немного отдохнули в сыроватом сумраке у воды, поболтали и легко поднялись наверх. Затем он повел нас в старинный ресторанчик. Пообедали, и Бруно купил большой твердый торт, который готовят здесь по рецепту, существующему уже триста лет. С этим тортом мы поспешили обратно в сторону Рима, но, не доезжая до города, остановились на крохотной пьяцетте с обязательным фонтанчиком, окруженной высокими домами. Рядом стоит лошадь, тут же колоритная толпа. Это местный «клуб».
Ровно в пять часов вечера Бруно позвонил у входа в палаццо шестнадцатого века. Это дом кинорежиссера Де Сантиса. Он нас ждал и сам открыл дверь.
Небольшого роста, живой, подвижный. Мог бы быть любым из «клуба» на площади. Де Сантис приобрел это палаццо за гроши, но с обязательством постоянно ремонтировать и сохранять этот памятник архитектуры. Дом в несколько этажей. Сверху видны далекие окрестности. Крыша плоская. Под навесами стоят мраморные или из песчаника статуи. Есть большой мангал для шашлыков. Интерьер Де Сантис приспособил под современную квартиру, музей и рабочие кабинеты. Он объяснил, что любит работать в разных кабинетах, где у него навалены рулоны, чертежи, книги.
Ванная комната представляет собой зал, где посредине в полу утоплена роскошная ванна, а по стенам стоят перенесенные на холст фрески XV века! Купайся и любуйся! Я поинтересовался, не портятся ли фрески от сырости? Нет! Но реставраторы перенесли их на холст. Говорят, так будет сохраннее. Возможно. Другие интерьеры и переходы на разных этажах заполнены произведениями искусства: картинами, посудой и русскими иконостасами с обрамлением ажурной позолоченной резьбой. Отдельно, в киотах, расставлены петровские, екатерининские и другие русские бокалы и штофы. Есть хорошие иконы. Бруно опять стало худо, но он делал вид, что все в порядке, хотя от кофе отказался, руки его так тряслись, что он не мог держать чашку. Переводя нашу беседу с Де Сантисом, он иногда путал и обращался к нам по-итальянски, а к Де Сантису — по-русски. Но как же вся эта русская старина, вся эта красота оказалась здесь? А просто: бывал в Москве и собирал эту огромную коллекцию.
Приехала с работы жена — Гордана. Она актриса. Работает в Риме. Рослая красивая югославка, обратилась к нам по-русски и повела в свою комнату с низким потолком, всю тесно завешанную русской графикой XIX–XX веков. Есть «имена». Некоторые вещи, на наш взгляд, не подлинные, спорные, но коллекция интересная. Тамара Федоровна Макарова (известная советская кинозвезда) уже в Москве сказала нам, что помогала Гордане собирать эту графику.
Очарованные, переполненные впечатлениями, тепло распрощавшись, уехали в Рим. Дорога вечером невероятно загружена. Наш водитель — русский — советовался с Бруно, какой путь выбрать. Как известно, все дороги ведут в Рим. Но та, по которой мы возвращались, была страшно загазована, и ползли мы по ней шажком.
* * *
Через год мы снова прилетели в Рим. Бруно приехал к нам на академическую дачу Абамелека Лазарева. Приехал с сестрой Лаурой. Лаура оказалась очаровательной, милой женщиной. Бруно помогал нам общаться, но почти ничего не говоря, мы сразу почувствовали к ней симпатию. Наши взаимные улыбки, казалось, наговорили больше, чем слова. В этот раз Бруно прилетел из Москвы со сломанной ногой. Итальянские врачи его вылечили. Он уже ходил. Как всегда, он не мог без игры.
— Смотрите, фокус!
Став на больную ногу, он поставил на носок здоровой ноги палку и стал ею балансировать. Так он продемонстрировал, насколько прочно его вылечили и какой он жонглер. На даче Абамелека при посольстве Советского Союза тогда был врач (фамилия, кажется, Яковлев). Бруно его очень высоко ценил и, бывая в Риме, постоянно у него консультировался.
* * *
24 сентября позвонил нам старинный приятель, физик из Дубны Мира Васильков и сообщил, что Бруно Максимович умер. В таких случаях от шока цепенеешь. Сознание не хочет принять, оно отталкивает эту новость. Но в назначенный день мы собрались ехать на кремацию. Однако наш сын Сережа не смог приехать за нами. Везде милиция перекрыла проезды. А вскоре начались события, называемые теперь «события 3–4 октября». По телевизору мы видели стрельбу из танка по Белому дому и нападение на телецентр «Останкино». А всю ночь стреляли и на Арбате, и в наших переулках.
Бруно нас простит. Мы поедем в Дубну, где он похоронен.
* * *
7 февраля 1995 г. мы с Мирелью приехали в Дубну. Нас встречали друзья Бруно, сыновья, ученые, работавшие с ним. Его не только глубоко уважали — его любили, в него были влюблены мужчины и женщины. Все, как в Коктебеле, Москве, Тбилиси, да и везде, где бы он ни появлялся. Нам показали его кабинет, который хотят сохранить как мемориальный музей. Заказали его портрет в галерею портретов великих ученых, украшающих конференц-зал в лаборатории. Нам подарили монографию о Понтекорво и кучу фотографий. Все, кто с ним работал в течение сорока лет, рассказывали о нем как о гениальном ученом и пытались нам, неграмотным в науке, втолковать о его великих заслугах в области изучения «нейтрино». Это непонятное нам слово означает очень много в ядерной физике. Каждый сотрудник буквально сиял, стремясь рассказать, какой это был удивительный человек и товарищ.
Нас возили по Дубне, показали ускоритель. Затем нас поручили сыновьям Бруно. Мы вошли в двухэтажный коттедж с садом, где Бруно жил с семьей. Посмотрели, потрогали его стол, книги, кровать. Сейчас там живет старший сын Джиль.
Нас повезли на могилу Бруно. В ограде было много снега и маленькая железная пластинка с надписью. Мирель воткнула в снег несколько красных гвоздик в разные места. Мы постояли. Тито рассказал, какое надгробие он заказал отцу. Помолчали и пошли к машине.
Прах Константина Симонова развеяли над Курской дугой.
Прах Фридриха Энгельса выстрелили из пушки в море.
Прах писателя-моряка Александра Миронова захоронен на дне Коктебельской бухты.
Прах Бруно Понтекорво разделили. Часть захоронена в Дубне, где он прожил сорок лет и где находятся его жена и дети, а часть увезена в Италию, где живут его братья и сестры. Символично. Бруно Понтекорво приумножил славу Италии и России.
* * *
Началась посмертная жизнь ученого, исследователя международного масштаба Бруно Понтекорво.
Широко известно, что Бруно Понтекорво был гениальным ученым. Но он был еще и отцом трех интереснейших сыновей. Джиль и Антонио работают в науке и технике, и поэтому я не могу сказать о них что-нибудь свое, а не со слов других. О них говорят, что они достойны своего великого отца. А Тито занят близким и понятным мне делом: он, океанолог по образованию, стал фермером — разводит элитных коней, а я с детства люблю и рисую коней. Поэтому когда мы с Мирелью попали в новую конюшню недалеко от Дубны и перед нами выводили на манеж ахалтекинских чудо-лошадок и великолепных производителей, а Тито рассказал, как он начал с покупки первой бракованной кобылы, для которой он своими руками построил сарай, и потом за пятнадцать лет создал огромный комплекс на сто шестьдесят лошадей, — мы не могли не прийти в восторг. При конюшне дом и гостиница для покупателей. При конюшне разводят коз, сторожевых собак, кур. Своя электростанция. Ангар для своего накошенного сена. Пробурены артезианские скважины. Но хватит перечислять. Важно другое. Все время думаешь: не может быть! Ах, как здорово! Однако не только может быть, а уже есть. Несмотря на поджоги, ограбления, избиения и всевозможные зверские вредительства — есть конюшня! Мы стоим в центре закрытого теплого манежа, а вокруг нас проносятся галопом застоявшиеся красавицы — молодые кобылы. Они, как девушки, чисты, полны жизни, грации, легкомыслия и беспечности. Им весело. Они резвятся. Вдруг ложатся на спину и перекатываются по опилкам, болтая ногами в воздухе, как дети на пляже.
И всех их вырастил один невысокого роста человек. Он живо рассказывает и доверчиво и озорно улыбается, как мальчишка. Сам проектировщик постройки, сам ветеринар, повивальная бабка, селекционер, экономист и дипломат (в борьбе с местным начальством). Сам представляет конеферму «Понтекорво». Сам продает коней за границу. И он — сын Бруно.
Художник, член-корреспондент Академии художеств России
Бруно Понтекорво
Бруно появился в Коктебеле неожиданно и сразу стал своим среди нас, старинных коктебельцев. Он очень взволновал наших дам. Да и как не взволноваться: красив, умен, обаятелен и хорошо воспитан. Со временем узнаем от физиков из Дубны, что Бруно в Италии был чемпионом по теннису какого-то своего родного города. А сам он забавно рассказывал, что ему довелось играть с королем Швеции и король крал у него мячи.
В бухтах под Карадагом Бруно погружается с ружьем на глубину и стреляет кефаль. На нем эластичный облегающий костюм «Калипсо». В костюме тепло под водой. Бруно часами ныряет и только иногда посматривает на ногти пальцев рук. Если посинели, значит, надо немедленно подниматься и отдыхать — может отказать сердце. Можно потерять сознание.
* * *
Бруно оказался еще и страстным грибником. Наш друг, Семен Яковлевич Воропаев, знавший грибные места, водил Мирель (Мирель Шагинян — художница, жена В. Е. Цигаля) и Бруно по холмам за шампиньонами. А в Дубне у Бруно были свои любимые грибные места, куда он щедро приглашал друзей.
* * *
У нас на горе Тепсень и в Библейской долине бывали урожаи каперсов. Он говорил, что каперсы напоминают ему Италию. А нам с Мирелью юг Италии напоминал своими холмами, горами, морем, маслинами и вином наш Коктебель. Однако какой колоритной палитрой интересов обладал этот неугомонный Бруно!
* * *
Из Фороса, где Бруно жил в санатории, он приезжал специально в нашу «киловую баню». Коктебельская электростанция, стоявшая на берегу, охлаждалась морской водой. Отработанная морская вода поступала в большую трубу. Около трубы находчивые электрики воздвигли будку, поставили ведро с килом. Кил — это местная щелочная серая глина. Ею намазываются как лечебной грязью, дают высохнуть и смывают горячей водой. Вот вся баня! И за все про все — двадцать копеек…
Но не все у него складывалось так безоблачно. Вскоре после приезда из Финляндии в Москву — с женой Марьяной, блондинкой шведкой, и тремя мальчиками — начались сложности. Марьяна заболела тяжелейшей болезнью, и ее периодически отправляли в больницу. Бруно месяцами оставался один с детьми. Но, забегая вперед, скажу, что мальчики благополучно выросли. Старший, Джиль, стал физиком и работает в Дубне. Тито — океанолог и создатель грандиозной конюшни ахалтекинских лошадей, сам наездник. Антонио — инженер и человек с золотыми руками. Его приглашают за рубеж консультантом по сложным техническим вопросам. Джиль холост. Тито и Антонио семейные. Но все это образовалось в течение многих лет.
А теперь вернемся в то лето, когда молодой Бруно только что появился в Коктебеле. Он, этот душа общества, милейший Бруно, вдруг заболел дизентерией. Он жил в деревне, и Мирель пришла его лечить. Как она объяснила волнующимся дамам: я его лечу, как своих детей: сначала литр воды с содой, потом рисовые отвары, бульоны, кисели и все такое. Дамы упрекали ее в легкомыслии — такая ответственность!!! Как ты рискуешь!? Однако Мирель ежедневно носила ему, постельному больному, еду, приготовленную дома. Иногда, при высокой температуре, он бредил и тогда говорил по-итальянски. Но, несмотря на панику среди сопровождавших его охранников, хотевших увезти Бруно в Москву самолетом, и суету и тревоги среди друзей, Бруно, не торопясь, выздоровел. Уезжая, он оставил мне свое подводное ружье. В то время на всю коктебельскую бухту приходилось четыре ружья. Я был счастлив.
* * *
Мирель с Сережей (сын В. Е. Цигаля, художник), тогда еще школьником, поехали в Дубну к Бруно. Он их встретил и повез на машине. Из кустов выскочил пьяный. Резко затормозив, Бруно закричал: «Идиотто!» На итальянский манер: Джотто, Каналетто, Риголетто и т.п. Надо сказать, что он за несколько лет хорошо овладел русским языком, но знание других европейских языков, очевидно, мешало ему отработать чистоту произношения. Он говорил с сильным акцентом до самого конца. Мне кажется, что знание языка — это чувство оттенков значений слова, понимание непереводимой игры слов, возможность оценить богатство и красоту языка. Умение оценить смешное. Бруно овладел этими тонкостями. Очень любил мистификации, розыгрыши, анекдоты. Он же восхищался невероятными способностями к итальянскому языку у Мариэтты Сергеевны Шагинян. Когда она, после трех месяцев изучения, пришла к нему на разговор, он кричал: «Это фантастично!! За три месяца!» Она уехала в Италию писать очерки о заводах «Фиат», а нам писала оттуда, что совершенно свободно ругается с таксистами, как в Москве.
* * *
Из высказываний Бруно-автомобилиста. Как-то в Коктебеле он дал Мирели ключи от своей машины. Она съездила в Феодосию на базар и, вернувшись, сказала, что тормоза не держат.
— Да, я знаю, но хороший водитель тормозами не пользуется!
Он говорил также, что машину мыть не надо. Она должна работать, а не красоваться. Его небрежное отношение к машине кончилось тем, что он забыл в мороз слить воду из радиатора своей «Победы» и рубашку блока разорвало.
Однажды Мирель, Бруно и Джиль выехали из Москвы в Коктебель. Бруно решил:
— Мы с вами будем вести машину днем, а Джиль ночью. У него нет водительских прав, и вообще учиться водить надо ночью. Потому что труднее.
* * *
Говоря о своей работе в Дубне, он заявил: «Я поглупел!» Он объяснил, что там для него нет соответствующей обстановки для дальнейшего совершенствования. Он как ученый опустился и т.д. Это «поглупел», сказанное с акцентом, прозвучало еще резче, чем если бы было сказано чисто по-русски. Мне стало за него обидно. Он обидел мое восторженное представление о нем как о человеке выдающемся. Мне показалось, что он оскорбил, обозвал себя.
Бруно знал, что болезнь Паркинсона влияет на умственные способности. Может быть, и это он имел в виду. Но, к счастью, его голова оставалась здоровой и ясной. Он до самых последних дней трудился над самыми сложными проблемами и удивлял молодых ученых оригинальностью мысли. Мира Васильков говорил, что постоянно чувствовал, что общается с гением, и ловил каждое слово Бруно.
* * *
Когда Бруно исполнилось 70 лет, в Дубне хотели, как полагается, чествовать его, но он отказался от официального юбилея и отпраздновал день своего рождения в доме нашей старинной подруги Амирэджиби Родам. Помню из приглашенных: Сойфертиса и Этту Квитко, Верейских, Ореста и Люсю, Мессерера и Беллу Ахмадулину, Сергея Аполлинарьевича Герасимова и Тамару Макарову, Лиду Акимову, Михаила Вольпина и друзей Бруно из Грузии.
Мы, художники, сделали фотомонтаж с рисунками в виде альбома-папки из разных спортивных журналов на тему: Бруно суперспортсмен, гигант науки. (А он уже давно страдал болезнью Паркинсона.) Название — «Золотое Б.Руно». Журнал художественный, литературный и критический. Специальный выпуск. Москва, 1983. Рисовали и клеили Витя (В. Е. Цигаль — художник, член-корреспондент Академии художеств), Леня (Л. В. Сойфертис — художник, член-корреспондент Академии художеств) и Орик (О. Г. Верейский — художник, член-корреспондент Академии художеств).
На первой странице стихи:
Мы так пытались
В строфы
Засунуть Бруно грани,
Увы, мы оказались
На катастрофы грани.
Так многогранен Бруно лик —
Средь человеков он велик.
Из обнаруженных улик
Мы выделяем эту —
К литературному портрету:
Под галстуком, чуть влево, шевелится,
Рубашкой узкою шурша,
Подпрыгивает, веселится
Итало-русская душа.
Диапазон же сей души —
От Леонардо до Левши!
Внизу лавровая ветвь и вокруг стихов автографы всех присутствующих гостей.
На втором листе Святослав Рихтер играет на флейте-дудочке юбилейную кантату.
Следующий лист: Бруно у доски с иероглифами вычислений и он же в шлеме космонавта. Рядом — космическая ракета, уходящая в космос.
А вот Бруно с подводным ружьем. На стреле огромная рыба.
— Рыба, — позвал он тихонько, —
Я с тобой не расстанусь...
(Э.Хемингуэй. Старик и море)
Бруно со штангой, Бруно целуется с дельфином, выскочившим из воды…
Последний лист изображает Папу Римского, коленопреклоненного перед Бруно.
Папа преклоняется перед талантом Бруно. (Бруно действительно встречался с Папой в Риме.)
Я так подробно остановился на описании альбома, потому что он очень понравился присутствующим друзьям. Конечно, были подарки. Стол был изысканно сервирован. Вино прислал из Тбилиси Чабуа — брат Родам: в Тбилиси Бруно тоже очень любили. Беседа за столом сверкала остроумием и весельем.
И все же нас угнетало сознание, что Бруно из спортсмена превратился в тяжелобольного. Однако он юмором заслонял от нас свое тяжелое состояние. А перед самым вечером накачался лекарствами, и Паркинсон отпустил его на несколько часов.
Мне приходилось бывать и жить на Кавказе неоднократно. Там праздничный стол — это повод для почти театрального действа, это мистерия, это поток панегириков от тамады к каждому гостю. Когда меня или моего соседа по столу хвалят, захлебываются похвалами в превосходных степенях, то я понимаю, что это ритуал, это форма общения. Очень приятная форма. Но для Родам это другое. Мы дружим уже более полувека. И если Родочка говорит, что мы «ее родные и очень любимы» ею, то, несмотря на то, что Родам настоящая грузинка, и притом грузинка царского рода, мы знаем, что это не пышные слова, а истинная правда. Потому что Родам не просто говорит, чтобы было приятно сидеть за столом, а она верит, что мы красивые, умные и невероятно талантливые. И мы начинаем соглашаться, что это так, хотя бы на сегодняшний вечер. Дом Родам всегда был красивым и притягательным. Там всегда уютно, просто, и там тебя действительно трогательно любят.
Родам была, говорю это для потомков, так царственно красива, так добра, так искренне, наивно и весело смеялась от радости общения, что друзья расцветали в ее присутствии. И этой московской красавице повезло в жизни. Ее жизнь прошла рядом с такими выдающимися людьми, как Михаил Светлов и Бруно Понтекорво.
* * *
Встречи в Риме. Сеньора Шильтян, вдова художника Григорио Шильтяна, родственника Мирели, пригласила нас в Рим. Тетя Лиля поместила нас в гостиницу на пьяцца Венеция в самом центре. Мы еще в Москве сговорились с Бруно, что встретимся в Риме. Когда мы позвонили ему, он сказал, что так плохо себя чувствует, что даже говорить не может. Назначили день, когда позвонить снова. Мы огорчились за него и не позвонили в назначенный день. Решили его не беспокоить. А он, оказывается, к этому дню приготовил для нас большую программу. Все сорвалось. С опозданием на несколько дней мы все же позвонили, он снова заказал машину на целый день и повез нас в Орвието. Это один из изумительных городков средневековья, прилепившихся высоко в горах. Крохотный город-крепость, он же в древности и отдельное государство. Поэтому на центральной Миланской площади стоит грандиозный мраморный собор. От средних веков, через ренессанс, до восемнадцатого века он перестраивался, жил, видел сражения и вышел из истории к нашим дням изумительным творением итальянского гения. Улички с подъемами и спусками, и тупичками стекались к костелу как символу силы и красоты.
С жары на площади мы вошли в холодный полумрак гиганта-собора и сразу надели свитеры. Тихо бродили, переходя от примет одной эпохи к приметам другой, третьей. Бруно интересно рассказывал об истории храма. Со вкусом и знанием оценивал стили разных построек и предметов храма. Мне казалось, что он гордится своей ролью хозяина.
Казалось, что он и есть хозяин этого собора, Орвието и всей Италии. Я увидел Бруно у него дома. Этот очаровательный человек был дома в этой изумительной Италии.
Еще с утра, перед выездом из Рима, Бруно плохо себя чувствовал. Он просил нас подождать несколько минут, пока он примет лекарство, погуляет и успокоится. Весь день, довольно утомительный, он чувствовал себя прилично и был превосходным гидом по городу. В Орвието, в парке есть колодец, построенный братьями де Сангалло в XVI веке. Он находится на самом высоком месте и был главным источником при осадах города.
Мы спустились по широким каменным ступеням на глубину восьмиэтажного дома. Слабый свет падал сверху. Ступени освещались маленькими лампочками. Внизу была прозрачная вода, железный мостик над ней и куча всевозможных монеток со всего мира в воде. Так туристы отмечаются здесь. Бруно, за которого мы беспокоились, отлично спустился до самого дна. Мы немного отдохнули в сыроватом сумраке у воды, поболтали и легко поднялись наверх. Затем он повел нас в старинный ресторанчик. Пообедали, и Бруно купил большой твердый торт, который готовят здесь по рецепту, существующему уже триста лет. С этим тортом мы поспешили обратно в сторону Рима, но, не доезжая до города, остановились на крохотной пьяцетте с обязательным фонтанчиком, окруженной высокими домами. Рядом стоит лошадь, тут же колоритная толпа. Это местный «клуб».
Ровно в пять часов вечера Бруно позвонил у входа в палаццо шестнадцатого века. Это дом кинорежиссера Де Сантиса. Он нас ждал и сам открыл дверь.
Небольшого роста, живой, подвижный. Мог бы быть любым из «клуба» на площади. Де Сантис приобрел это палаццо за гроши, но с обязательством постоянно ремонтировать и сохранять этот памятник архитектуры. Дом в несколько этажей. Сверху видны далекие окрестности. Крыша плоская. Под навесами стоят мраморные или из песчаника статуи. Есть большой мангал для шашлыков. Интерьер Де Сантис приспособил под современную квартиру, музей и рабочие кабинеты. Он объяснил, что любит работать в разных кабинетах, где у него навалены рулоны, чертежи, книги.
Ванная комната представляет собой зал, где посредине в полу утоплена роскошная ванна, а по стенам стоят перенесенные на холст фрески XV века! Купайся и любуйся! Я поинтересовался, не портятся ли фрески от сырости? Нет! Но реставраторы перенесли их на холст. Говорят, так будет сохраннее. Возможно. Другие интерьеры и переходы на разных этажах заполнены произведениями искусства: картинами, посудой и русскими иконостасами с обрамлением ажурной позолоченной резьбой. Отдельно, в киотах, расставлены петровские, екатерининские и другие русские бокалы и штофы. Есть хорошие иконы. Бруно опять стало худо, но он делал вид, что все в порядке, хотя от кофе отказался, руки его так тряслись, что он не мог держать чашку. Переводя нашу беседу с Де Сантисом, он иногда путал и обращался к нам по-итальянски, а к Де Сантису — по-русски. Но как же вся эта русская старина, вся эта красота оказалась здесь? А просто: бывал в Москве и собирал эту огромную коллекцию.
Приехала с работы жена — Гордана. Она актриса. Работает в Риме. Рослая красивая югославка, обратилась к нам по-русски и повела в свою комнату с низким потолком, всю тесно завешанную русской графикой XIX–XX веков. Есть «имена». Некоторые вещи, на наш взгляд, не подлинные, спорные, но коллекция интересная. Тамара Федоровна Макарова (известная советская кинозвезда) уже в Москве сказала нам, что помогала Гордане собирать эту графику.
Очарованные, переполненные впечатлениями, тепло распрощавшись, уехали в Рим. Дорога вечером невероятно загружена. Наш водитель — русский — советовался с Бруно, какой путь выбрать. Как известно, все дороги ведут в Рим. Но та, по которой мы возвращались, была страшно загазована, и ползли мы по ней шажком.
* * *
Через год мы снова прилетели в Рим. Бруно приехал к нам на академическую дачу Абамелека Лазарева. Приехал с сестрой Лаурой. Лаура оказалась очаровательной, милой женщиной. Бруно помогал нам общаться, но почти ничего не говоря, мы сразу почувствовали к ней симпатию. Наши взаимные улыбки, казалось, наговорили больше, чем слова. В этот раз Бруно прилетел из Москвы со сломанной ногой. Итальянские врачи его вылечили. Он уже ходил. Как всегда, он не мог без игры.
— Смотрите, фокус!
Став на больную ногу, он поставил на носок здоровой ноги палку и стал ею балансировать. Так он продемонстрировал, насколько прочно его вылечили и какой он жонглер. На даче Абамелека при посольстве Советского Союза тогда был врач (фамилия, кажется, Яковлев). Бруно его очень высоко ценил и, бывая в Риме, постоянно у него консультировался.
* * *
24 сентября позвонил нам старинный приятель, физик из Дубны Мира Васильков и сообщил, что Бруно Максимович умер. В таких случаях от шока цепенеешь. Сознание не хочет принять, оно отталкивает эту новость. Но в назначенный день мы собрались ехать на кремацию. Однако наш сын Сережа не смог приехать за нами. Везде милиция перекрыла проезды. А вскоре начались события, называемые теперь «события 3–4 октября». По телевизору мы видели стрельбу из танка по Белому дому и нападение на телецентр «Останкино». А всю ночь стреляли и на Арбате, и в наших переулках.
Бруно нас простит. Мы поедем в Дубну, где он похоронен.
* * *
7 февраля 1995 г. мы с Мирелью приехали в Дубну. Нас встречали друзья Бруно, сыновья, ученые, работавшие с ним. Его не только глубоко уважали — его любили, в него были влюблены мужчины и женщины. Все, как в Коктебеле, Москве, Тбилиси, да и везде, где бы он ни появлялся. Нам показали его кабинет, который хотят сохранить как мемориальный музей. Заказали его портрет в галерею портретов великих ученых, украшающих конференц-зал в лаборатории. Нам подарили монографию о Понтекорво и кучу фотографий. Все, кто с ним работал в течение сорока лет, рассказывали о нем как о гениальном ученом и пытались нам, неграмотным в науке, втолковать о его великих заслугах в области изучения «нейтрино». Это непонятное нам слово означает очень много в ядерной физике. Каждый сотрудник буквально сиял, стремясь рассказать, какой это был удивительный человек и товарищ.
Нас возили по Дубне, показали ускоритель. Затем нас поручили сыновьям Бруно. Мы вошли в двухэтажный коттедж с садом, где Бруно жил с семьей. Посмотрели, потрогали его стол, книги, кровать. Сейчас там живет старший сын Джиль.
Нас повезли на могилу Бруно. В ограде было много снега и маленькая железная пластинка с надписью. Мирель воткнула в снег несколько красных гвоздик в разные места. Мы постояли. Тито рассказал, какое надгробие он заказал отцу. Помолчали и пошли к машине.
Прах Константина Симонова развеяли над Курской дугой.
Прах Фридриха Энгельса выстрелили из пушки в море.
Прах писателя-моряка Александра Миронова захоронен на дне Коктебельской бухты.
Прах Бруно Понтекорво разделили. Часть захоронена в Дубне, где он прожил сорок лет и где находятся его жена и дети, а часть увезена в Италию, где живут его братья и сестры. Символично. Бруно Понтекорво приумножил славу Италии и России.
* * *
Началась посмертная жизнь ученого, исследователя международного масштаба Бруно Понтекорво.
Широко известно, что Бруно Понтекорво был гениальным ученым. Но он был еще и отцом трех интереснейших сыновей. Джиль и Антонио работают в науке и технике, и поэтому я не могу сказать о них что-нибудь свое, а не со слов других. О них говорят, что они достойны своего великого отца. А Тито занят близким и понятным мне делом: он, океанолог по образованию, стал фермером — разводит элитных коней, а я с детства люблю и рисую коней. Поэтому когда мы с Мирелью попали в новую конюшню недалеко от Дубны и перед нами выводили на манеж ахалтекинских чудо-лошадок и великолепных производителей, а Тито рассказал, как он начал с покупки первой бракованной кобылы, для которой он своими руками построил сарай, и потом за пятнадцать лет создал огромный комплекс на сто шестьдесят лошадей, — мы не могли не прийти в восторг. При конюшне дом и гостиница для покупателей. При конюшне разводят коз, сторожевых собак, кур. Своя электростанция. Ангар для своего накошенного сена. Пробурены артезианские скважины. Но хватит перечислять. Важно другое. Все время думаешь: не может быть! Ах, как здорово! Однако не только может быть, а уже есть. Несмотря на поджоги, ограбления, избиения и всевозможные зверские вредительства — есть конюшня! Мы стоим в центре закрытого теплого манежа, а вокруг нас проносятся галопом застоявшиеся красавицы — молодые кобылы. Они, как девушки, чисты, полны жизни, грации, легкомыслия и беспечности. Им весело. Они резвятся. Вдруг ложатся на спину и перекатываются по опилкам, болтая ногами в воздухе, как дети на пляже.
И всех их вырастил один невысокого роста человек. Он живо рассказывает и доверчиво и озорно улыбается, как мальчишка. Сам проектировщик постройки, сам ветеринар, повивальная бабка, селекционер, экономист и дипломат (в борьбе с местным начальством). Сам представляет конеферму «Понтекорво». Сам продает коней за границу. И он — сын Бруно.
