Бруно Понтекорво
Библиотека ⟶ Воспоминания современников
Василий Александрович Жуков
Первые годы в науке с Бруно Максимовичем
Объединенный институт ядерных исследований, Дубна
В начале 50-х годов мне посчастливилось познакомиться с Бруно Максимовичем Понтекорво и затем работать длительное время в руководимом им научном отделе. В этих заметках мне хотелось бы рассказать о Бруно Максимовиче как о человеке, об исключительных качествах его характера, которые так привлекали людей, когда-либо встречавшихся с ним. Вот несколько характерных эпизодов, которые мне особенно запомнились при общении с Бруно Максимовичем.
Первая встреча
Первая встреча оставила наиболее глубокий след в моей памяти, и мне кажется, что сейчас, спустя несколько десятилетий, я отчетливо представляю каждую деталь первого разговора с Бруно Максимовичем, когда он в течение каких нибудь 15–20 минут продемонстрировал все свои исключительные душевные качества.
В 1952 г. после окончания Ленинградского государственного университета я был направлен на работу в Дубну, в Лабораторию ядерных проблем. Тогда это место называлось Ново-Иваньково, а сама лаборатория носила секретное название, ничего общего не имеющее с ведущимися в ней исследованиями. Директор лаборатории М. Г. Мещеряков быстро распределил нас, трех молодых специалистов из ЛГУ, по научным секторам. Заявки на нас были, по-видимому, направлены заранее, и решение о нашем конкретном месте работы уже давно было подготовлено. Мне М. Г. Мещеряков сказал, что я буду работать в секторе Понтекорво. Я не мог на слух точно разобрать незнакомую и довольно непривычную фамилию и некоторое время с непониманием смотрел на него. М. Г. Мещеряков, заметив это, спросил: «Он Вам неизвестен?» — и, не дожидаясь ответа, быстро сказал: «Сейчас Вы с ним познакомитесь».
Секретарь отвела меня в кабинет Б. М. Понтекорво. Я увидел быстро поднявшегося из-за рабочего стола моложавого человека, оказавшегося около нас, не успевших, можно сказать, переступить порог кабинета. Поблагодарив и отпустив секретаря, он подал мне руку. Мы представились друг другу. Помню, он назвал себя Бруно Понтекорво, Имя было произнесено отчетливо, но полностью разобрать фамилию я и на этот раз не смог. Первые годы пребывания его в Советском Союзе все действительно звали его просто Бруно и только спустя несколько лет как-то незаметно стали величать Бруно Максимовичем, переделав имя его отца Массимо на русский лад.
Внешность и пока еще значительный акцент бесспорно выдавали в нем иностранца. Зачесанные на бок уже редеющие волосы открывали высокий лоб; проницательные, умные, чуть с прищуром глаза испытующе, но доброжелательно смотрели на меня; немного приподнятые от природы углы губ придавали его лицу доброе, слегка улыбающееся выражение. В элегантной, но довольно поношенной одежде заграничного покроя, в узких брюках, в ботинках на толстых подошвах он выглядел необычно для моего глаза, привыкшего видеть мешковатые костюмы на плечах наших людей того времени. Мне показалось, что он стеснялся своей поношенной одежды и непроизвольно заслонял истертые места. Он также непрерывно поправлял волосы на голове, старательно закрывая внушительный жировик на темени. Вскоре он сделал операцию, и жировик исчез навсегда.
Уже позднее, когда Бруно Максимович приобрел наш костюм, он выглядел совершенно по-нашему. Как многие в то время, он надевал в холода фетровые боты на свои ботинки и в сильные морозы даже появлялся на работе в русских валенках. Все это не гармонировало с его внешностью, его лицом, с его поведением. Но после того как в магазинах появились импортные товары, мы видели Бруно Максимовича уже всегда со вкусом, элегантно одетого. Иногда покупки делались следующим образом: в уик-энд совершалась прогулка на машине (или на машинах, если кто-то еще присоединялся) по окрестным деревням. В сельских магазинах можно было найти товары, которые в городе имели бы несомненный спрос, но не подходили для деревенской жизни. Бруно Максимович безошибочно из вороха костюмов, свитеров, ботинок находил самый модный предмет. Одежде он придавал, по-видимому, большое. значение. Заметив на ком-нибудь новую, хорошо идущую ему вещь, он неизменно делал комплимент этому человеку.
Бруно Максимович усадил меня в кресло, а сам, не переставая ходить по комнате, попросил рассказать о моей дипломной работе. Все мои попытки встать не увенчались успехом. Мне казалось, что он ни минуты не остается в покое. Не переставая слушать, мгновенно реагировал на любой стук в дверь, услышав телефонный звонок, сразу же бросался из другого конца комнаты к телефонной трубке.
Моя дипломная работа была связана с созданием небольшого спектрометра на основе сцинтилляционного счетчика для исследования гамма-спектров радиоактивных элементов. В то время техника сцинтилляционных счетчиков входила в обиход физического эксперимента и уже интенсивно использовалась в экспериментах на ускорителях. Чувствуя еще недостаточное владение Бруно Максимовичем русским языком, я начал рассказывать медленно, выбирая простые фразы. Он сразу же это заметил, вежливо остановил меня, сказав, что будет лучше, если я буду говорить естественно, так как для него важно свободно ориентироваться в языке. Позднее мне рассказали, что в первое время после приезда из-за границы Бруно Максимович изъяснялся со своими сотрудниками по-английски, но уже спустя несколько месяцев потребовал, чтобы с ним говорили только по-русски.
Переступал я порог кабинета Бруно Максимовича, естественно, с напряженным чувством, будто шел на какой-то экзамен, где придется отвечать на каверзные и неожиданные вопросы. Но уже с первых слов мой рассказ о дипломной работе превратился в диалог между нами. Все выглядело так, как будто два человека, одинаково понимающие (или одинаково не понимающие) предмет разговора, пытаются что-то выяснить. Это была беседа равного с равным. Бруно Максимович то присаживался ко мне, то быстро подходил к доске, чтобы нарисовать график, написать формулу. Я уже начинал осваиваться и с азартом объяснять что-нибудь, казавшееся мне очевидным. Бруно Максимович поправлял меня, но немедленно признавал и свои промахи возгласом: «Какой я глюпый!» Этот возглас несколько раз повторялся, когда он считал, что сказал что-то неправильно, или задумывался над очевидным ответом.
По-видимому, Бруно Максимович остался доволен моими познаниями. Затем он кратко и образно рассказал об условиях работы в лаборатории, о гигантском по тем временам ускорителе — синхроциклотроне. Но, понимая, что я, вчерашний студент, во время дипломной практики имел дело только с радиоактивными препаратами и небольшими настольными приборами, сказал, что мне лучше будет познакомиться на месте с установками Лаборатории.
Подробнее, пожалуй, он говорил о Г. И. Селиванове — руководителе группы, в которой мне предстояло работать. Он охарактеризовал его как высококвалифицированного специалиста в области методики физического эксперимента и блестящего инженера. Особенно он подчеркивал, что для работы на таком мощном ускорителе без инженерного подхода к созданию аппаратуры не обойтись. Действительно, работая впоследствии многие годы с Г. И. Селивановым, я убедился в справедливости его слов. И хотя известно, что Бруно Максимович внес неоценимый вклад в решение фундаментальных проблем физического эксперимента, а также в исследование частных задач (например, в разработку пропорциональных счетчиков с большим усилением), он как-то с сожалением говорил, что для него самого трудно создать экспериментальную установку, где требовалось бы инженерное решение.
Само развитие техники ускорителей — гигантских машин физики элементарных частиц — требовало адекватного развития экспериментальной базы. В первые годы после пуска синхроциклотрона Лаборатории ядерных проблем на его пучках частиц практически не было крупных экспериментальных установок. Скорее всего зал ускорителя напоминал нагромождение бетонных защитных блоков, в недрах которых на пучках частиц прятались маленькие ионизационные камеры, небольшие установки с пропорциональными и сцинтилляционными счетчиками. Бруно Максимович сокрушенно качал головой и говорил, что так не должно быть. С годами обстановка, конечно, изменилась: появились современные установки, пузырьковые камеры, диффузионные камеры, сложные годоскопические системы и др., но, по-видимому, время наиболее эффективного использования самого мощного в то время ускорителя было упущено.
Бруно Максимович видел идеал исследователя в гармоническом сочетании способностей теоретика, экспериментатора и инженера. В пример он ставил своего гениального учителя Э. Ферми, который блестяще сочетал эти качества. Чаще всего он рассказывал о случае, когда Э. Ферми изящно решил проблему создания дистанционно управляемой мишени в труднодоступной радиационно опасной зоне ускорителя. Позднее вышла брошюра Бруно Максимовича с биографией Э. Ферми. Здесь снова и снова Бруно Максимович приводит примеры этого уникального качества Э. Ферми. Конечно, и пример с мишенью для ускорителя нашел там отражение. Когда Бруно Максимович слышал, что кто-то говорил о научном результате как о высшем достижении, отводя методике, с помощью которой был получен результат, «второсортную» роль, он сильно возмущался.
После беседы он проводил меня в группу, в которой мне предстояло работать.
Мне было неловко, когда он, то и дело забегая вперед, открывал очередную дверь, предупредительно пропуская меня перед собой. Я безуспешно пытался задержаться, пропустить его вперед. Мне казалось более естественным, если бы он как хозяин положения вел меня за собой. (Не могу удержаться, чтобы не сказать, что не раз приходилось наблюдать со стороны, как красиво и элегантно Бруно Максимович открывал дверь перед женщиной, пропуская ее вперед.)
Конечно, первым моим желанием было подробнее узнать у моих коллег по работе о Бруно Максимовиче. И когда мне отчетливо произнесли его фамилию и показали ее написание на русском и английском языках, я понял, что не так уж незнакома мне эта фамилия. Дело в том, что при выполнении дипломной работы в университете со мною в одной комнате находился мой товарищ, который делал аналогичную работу, но с использованием пропорциональных счетчиков. На его столе лежал журнал «Physical Review», раскрытый на статье о пропорциональных счетчиках, автором которой был Б. М. Понтекорво. Я тогда, конечно, не думал, что автор статьи, которую мы обсуждали с моим коллегой-студентом, будет моим руководителем на долгие годы. Бруно Максимович часто приводил примеры таких неожиданных встреч и не раз доказывал, как через два-три промежуточных знакомства можно оказаться близким человеком, например, президенту США.
Первое задание. Отношение к приоритетам.
Эксперименты на ускорителе
В последующие дни мне показали установки лаборатории. Тогда меня все поражало: уникальный в то время ускоритель, новая техника, размах проводимых исследований.
Нужно сказать, что в те годы практически все мы, сотрудники сектора Бруно Максимовича, были молодыми специалистами, недавно окончившими университеты и институты. Поэтому важное значение для нас имела не только постановка научной задачи, что Бруно Максимович делал с присущими ему мастерством и смелостью, но и то, как нужно проводить исследования. Он это чувствовал и сам непосредственно принимал участие во многих экспериментах, иногда как обычный исполнитель, занимаясь, например, установкой коллиматоров, выводом пучка частиц, сборкой защиты от фоновых частиц, измерениями на установке, в том числе и в ночные смены. Это была хорошая школа общения с Бруно Максимовичем во время эксперимента, потому что любая, даже вспомогательная, работа расценивалась им как важная физическая задача, от правильного решения которой зависел исход эксперимента. В старых моих лабораторных журналах, хранящихся до сих пор, можно найти записи многочисленных экспериментальных данных, сделанных рукой Бруно Максимовича в ходе набора статистики. Он учил нас, как нужно делать записи, как бережно относиться ко всем экспериментальным данным, не выбрасывая без тщательного анализа даже результаты, полученные во время сбоя аппаратуры. В конце каждого эксперимента он обязательно требовал записывать выводы, которые служили основой обработки экспериментальных данных и подготовки для проведения следующих измерений.
Конечно, невозможно было достичь того уровня научного мышления, которым обладал Бруно Максимович, но многому, что способствовало развитию у нас экспериментальной культуры, удалось у него научиться. Эта замечательная черта — внимательное отношение к начинающим ученым — являлась характерной для Бруно Максимовича.
Первое мое задание, сформулированное Бруно Максимовичем, состояло в подготовке аппаратуры и проведении эксперимента по исследованию рождения π0-мезонов в столкновениях протонов с энергией 465 МэВ с протонами. Схема эксперимента была довольно проста. Нужно было регистрировать гамма-кванты от распада π0-мезонов. Перед детектором ставилась свинцовая пластинка, в которой гамма-кванты конвертировали в электронно-позитронные пары. В качестве детектора этих пар Бруно Максимович предложил использовать детектор черенковского излучения. В черенковском детекторе использовалась вода, чтобы снизить фон от других тяжелых частиц с более высоким порогом черенковского излучения в воде. Задача оказалась не очень сложной, и за несколько месяцев мне под руководством Бруно Максимовича и с помощью коллег удалось подготовить аппаратуру и провести измерения.
Я не буду рассказывать о деталях всей проделанной работы, но в связи с этим экспериментом мне запомнилось одно обстоятельство, о котором Бруно Максимович неоднократно при случае напоминал. Изготовленный мною черенковский счетчик оказался первым счетчиком такого типа в лаборатории. Я не придавал этому приоритету никакого значения, да и не мог придавать, так как идея использования счетчика в эксперименте принадлежала Бруно Максимовичу: я был просто техническим исполнителем. Позднее я никогда не занимался методикой черенковских счетчиков. Тем не менее Бруно Максимович всегда держал этот случай в памяти и, если представлялась возможность, говорил: «А вы знаете, что первый черенковский счетчик в нашей лаборатории изготовил Жуков?» Последний раз я слышал эту фразу, когда пришло время справлять собственную юбилейную дату. Я всегда возражал против такой чести для меня, а на мои возражения Бруно Максимович отвечал: «Когда я работал в Англии, в Харуэлле, то у меня был студент по фамилии Джелли. Я ему также предложил использовать черенковский счетчик в эксперименте, и он также был первым в этой лаборатории, кто сделал черенковский счетчик». В 1960 г. в России вышла переведенная с английского языка книга «Черенковское излучение и его применения», автором которой был Дж. Джелли. Бруно Максимович был очень внимателен к заслугам (даже незначительным) других людей. Он решительно возражал против включения его самого в авторский коллектив статьи, если чувствовал, что его вклад в работу недостаточен. Конечно, он переживал и из-за несправедливости в отношении собственных приоритетов. Приходилось несколько раз слышать с горечью произнесенные им слова о несправедливом замалчивании или приписывании другим людям в западных публикациях принадлежащей ему идеи об осцилляциях нейтрино.
Когда шли измерения на ускорителе, Бруно Максимович ни на минуту не отходил от регистрирующих приборов, мгновенно реагируя на возникающие сбои, непредвиденные отклонения в показаниях. Он сердился, когда дело долго не ладилось. При крупных сбоях, которые нам казались почти аварийными, мы предлагали просто исключить показания приборов и не записывать их в лабораторный журнал. Эти попытки решительно пресекались Бруно Максимовичем: «Вы должны записывать все, в том числе и условия, при которых произошел сбой. Что плохо работало: ускоритель или ваша аппаратура? И только потом, после тщательного и обоснованного анализа записи, вы вправе исключить эти измерения».
Часто происходило так: Бруно Максимович после очередной серии измерений диктовал показания с пересчетных схем, а я записывал. Конечно, современному молодому ученому это покажется смешным. Сейчас такие операции делает ЭВМ. Но в те времена иного пути не было. Вначале он вполголоса произносил числа по-итальянски, а затем вслух — по-русски. Со временем я незаметно привык к незнакомым звукам и иногда, не дожидаясь перевода, правильно записывал цифры. Однажды он удивленно посмотрел на мою запись и спросил, откуда я знаю итальянский. Я ответил, что это получается как-то автоматически и что я на самом деле ничего не знаю по-итальянски. Он задумался и сказал, что, действительно, в молодые годы все воспринимается легко и незаметно. Тут же привел пример, как в 1936 г., когда ему было чуть больше двадцати, он впервые приехал из Италии в Париж, в Институт радия, и уже буквально через несколько недель свободно выступал на семинарах на чужом языке. И добавил: «А вот в Дубне, когда после рассекречивания работ, ведущихся в лаборатории, представилась первая возможность открыто выступить на конференции с обзорным докладом, я чувствовал себя неуверенно. У меня был выбор: говорить по-английски или по-русски. Я решил говорить по-русски. Вы знаете, я никогда так не волновался, чувствовал себя школьником. Тогда мне было еще рано выступать по-русски». Бруно Максимович впоследствии в совершенстве овладел русским языком, хотя и не смог избавиться от акцента. Доклады он делал увлекательно, просто и доступно, можно сказать, на пальцах объясняя сложные мысли. Когда мы писали совместные статьи, то нас поражало его чутье к тонкостям изложения мысли на русском языке. Он быстрее нас находил ошибки, исправлял неудачные фразы, формулировал точные выражения. Я не знаю, думал ли он вначале на родном языке, а потом переводил мысль в русскую фразу, но окончательно записанное предложение получалось безупречным.
Когда заканчивался сеанс измерений на пучке частиц, мы сообщали об этом на пульт управления ускорителем. Ускоритель отключался, и мы, приведя в порядок рабочие места, собирались расходиться. Вдруг Бруно Максимович произносит: «А вы, кажется, не поблагодарили ускорительщиков. Сегодня ускоритель работал великолепно». На пульте управления ускорителем дежурили иногда наши сверстники, отношения между нами были товарищеские, и мы часто не придавали значения таким «мелочам».
Сам Бруно Максимович никогда не оставлял без внимания любую услугу, даже сделанную в связи со служебными обязанностями. На любую благодарность следовала ответная благодарность. Я бережно храню конверт с запиской от Бруно Максимовича, в которой сказано: «Дорогой Василий Александрович! Спасибо большое за Ваши теплые слова в связи с моим днем рождения. Желаю самого лучшего Вам и Вашей семье. Б. М. Понтекорво». Оказавшись в день юбилея Бруно Максимовича далеко от Дубны и не имея физической возможности присутствовать на юбилее, я послал ему поздравительную телеграмму. Бруно Максимович отсутствовал в Дубне, когда я туда вернулся. Но прежде чем уехать, он позаботился оставить эту записку.
Отношение к авторитету
Бруно Максимович пользовался огромным авторитетом в научных кругах, среди коллег по работе. Конечно, при такой известности ему всегда шли навстречу в его просьбах. Он очень тактично пользовался своим влиянием, чтобы получить какие-то преимущества. В отделе, руководимом им, как и в других подразделениях, всегда чего-нибудь не хватало: нужны были дополнительные штатные сотрудники, средства, сверх выделенных, для приобретения аппаратуры, дополнительные ресурсы в мастерских и т.д. Дать это мог только директор Лаборатории. Долгие годы им бессменно был Венедикт Петрович Джелепов. Венедикт Петрович относился к Бруно Максимовичу с величайшим уважением, он почти боготворил его. И когда возникало в группе безвыходное положение в разрешении какой-либо проблемы, мы, зная, что возможности директора также сильно ограничены, так что прямое обращение к нему наверняка окончится неудачей, обращались к Бруно Максимовичу за содействием. Прежде чем пойти к Венедикту Петровичу, он требовал обосновать эту претензию и, только взвесив все и поняв, что иначе поступить нельзя, шел к директору. Не было случая, чтобы его просьба не удовлетворялась, но Венедикт Петрович, зная, конечно, инициаторов этого дела и встретив кого-нибудь из нас, отчитывал: «Друзья мои! Разве можно так поступать? Вы прекрасно знаете, что я не могу отказать Бруно Максимовичу. Но вы должны понимать, что я сделал почти невозможное, удовлетворив эту просьбу».
Приходилось Бруно Максимовичу обращаться с просьбами и к людям, с которыми он не был лично знаком. Мне казалось иногда, что он не только был озабочен удачным исходом разговора. У него появлялось и какое-то детское любопытство на то, как реагируют на его известность.
Помнится, для разработки криогенной аппаратуры, которая начала широко внедряться в эксперимент, нам очень нужно было принять на работу специалиста-криогенщика. Специальность была дефицитная. Мы неоднократно из институтов брали студентов-дипломников подобного профиля в надежде, что после защиты дипломной работы хоть один из них будет оставлен у нас по нашей заявке. Но когда приходило время распределения студентов, выигрывали, как правило, более мощные предприятия. Тогда Бруно Максимович решил лично обратиться к ректору одного из институтов, студент которого проходил у нас практику. Бруно Максимович не был лично знаком с ректором. Разговор состоялся по телефону. Секретарь Ирина Григорьевна, которая организовывала разговор, авторитетно заявила человеку, взявшему трубку на другом конце провода: «С Вами будет говорить академик Понтекорво». Конечно же, Бруно Максимович говорил не как академик, а как простой проситель. Даже какая-то застенчивость пронизывала его речь. Наступила пауза, собеседник, по-видимому, раздумывал, и Бруно Максимович смотрел многозначительно на нас, немного улыбаясь. В душе он уже знал, что все будет в порядке. Через минуту характерное бруновское «спасибо» возвестило нам, что разговор благополучно завершен. Телефонная трубка положена на место — и нужно только представить сияющее лицо Бруно Максимовича, как студента после успешного экзамена, и слышать его победоносный возглас: «Полючилось!».
Забавные случаи
С кем они не происходят! Но каждый, кто попадает в смешное положение, принимает его по-своему: кто-то с раздражением, кто-то с досадой. Поведение Бруно Максимовича в курьезных случаях какое-то трогательное, неповторимое.
Однажды в первый год знакомства с ним я вижу, как Бруно Максимович и еще один сотрудник идут в Лабораторию. Недалеко от Лаборатории, на перекрестке двух улиц, прохаживается инспектор ГАИ. Я вижу, как Бруно Максимович останавливается перед инспектором и что-то показывает ему. Тот удивленно смотрит. Бруно Максимович прячет в карман показываемый предмет и идет дальше. Несколько было поотставший его спутник ускоряет шаг и о чем-то спрашивает Бруно Максимовича. Тот останавливается, хватает себя за голову, и оба заразительно смеются. Инспектор ГАИ также приветливо им улыбается. Оказывается, Бруно Максимович, поглощенный своими мыслями, увидев человека в форме, машинально предъявил ему пропуск в Лабораторию: в то время проходная лаборатории охранялась военными в форме.
Задумчивость и озабоченность были причиной и более серьезных приключений. Первая машина, приобретенная Бруно Максимовичем в Советском Союзе, была «Победа». Если он ехал из Дубны в Москву или обратно, то с удовольствием приглашал на свободные места в машине попутчиков из своих знакомых. Однажды мы договорились о том, что он меня и еще одного коллегу по работе возьмет с собой из Москвы в Дубну. В назначенное время мы отъехали от его дома на улице Горького. Спустя некоторое время Бруно Максимович вспомнил, что забыл выполнить семейное поручение: купить московского хлеба. Быстрый разворот — и машина припарковалась у ближайшей булочной. Пассажиры также, проявив интерес к покупкам, вышли из машины. Бруно Максимович немного задержался, чтобы запереть двери изнутри. Выйдя из машины и хлопнув своей дверью, он тотчас же воскликнул: «Что я сделал?» Оказывается, связка ключей осталась в замке зажигания, а дверь с предварительно опущенной защелкой прочно закрылась. Конечно, никто уже не думал о хлебе. Мы грустно ходили вокруг машины и обсуждали варианты, как открыть двери. Иногда подходили прохожие и, узнав причину нашей суеты вокруг машины, сочувствовали нам. Не спеша подошла тройка молодых людей. Один из них, узнав в чем дело, подумал некоторое время, запустил руку в карман брюк и извлек оттуда огромную связку ключей. Поколдовав у запора двери, он моментально открыл ее. Не ответив на наши благодарности, троица не спеша, вразвалку пошла дальше. После этого мы половину пути обсуждали способы, как уберечь машину от угона.
Как академик, Бруно Максимович в Москве пользовался персональной машиной от Академии наук. Отправляясь из Дубны в Москву, он часто поступал так: до Москвы добирался безостановочным поездом, а для встречи его на Савеловском вокзале, куда прибывал поезд, заказывал по телефону академическую машину. Если кто-то из знакомых оказывался вместе с ним в поезде, Бруно Максимович всегда предлагал место в машине, чтобы подвезти его, скажем, до ближайшей станции метро (в те времена линия метро еще не подходила к Савеловскому вокзалу). Случалось и мне пользоваться услугами Бруно Максимовичи. Уже на половине пути к Москве Бруно Максимович начинал беспокоиться, удастся ли ему найти заказанную машину на площади вокзала в указанном месте. Не раз происходили ошибки, когда то ли секретарь в Академии наук, то ли водитель неправильно понимали указания Бруно Максимовича, данные по телефону. Мы выходили из поезда на привокзальную площадь. Конечно, машины в указанном месте не было. Бруно Максимович возмущался. Затем начинался поиск машины. На плохо освещенной площади было трудно различить среди рядов машин нужную. Наконец, кажется, похожая машина найдена. Бруно Максимович бросается к ней, но в это время водитель решает сменить место стоянки, по-видимому, считая, что он выбрал его неправильно. Машина срывается с места. Бруно Максимович, крича и размахивая портфелем с присущим ему темпераментом, бежит за машиной. Водитель, конечно, ничего не слышит из-за шума двигателя. На мгновение остановившись в облюбованном месте, водитель снова меняет решение и перегоняет машину на новое место. Наконец, машина поймана. Водитель оправдывается как может. Бруно Максимович извиняется перед своими спутниками и ругает людей, неправильно понявших его. Но уже через мгновение все забыто, и в салоне машины идет веселый разговор на другую тему. Когда в следующий раз оказывается, что машина ждет его точно в указанном месте, восторгу Бруно Максимовича нет предела.
Бруно Максимович не прочь был пошутить. Я слышал о многих его блестящих первоапрельских шутках, свидетелем которых я, к сожалению, не был. По-доброму остроумно он мог пошутить и с собеседником.
Помнится, как в первые годы моего знакомства с ним мы проводили эксперимент на ускорителе. Эксперимент шел непрерывно в течение многих часов, и работа на установке была посменной. Случилось так, что я с Бруно Максимовичем оказался в одной смене. И хотя сменившие нас коллеги пришли вовремя, пришлось нам задержаться до глубокой ночи, так как многое не ладилось в работе. Расходились мы с ним по домам измученные, как мне помнится, почти на рассвете. Перед расставанием он неожиданно сказал: «А ведь Вы, наверное, голодны. Да и я ужасно хочу есть. Пойдемте ко мне. Может быть, найдем что-нибудь покушать». Тогда я был одинок, дома у меня хоть шаром покати, и я почти без колебаний принял приглашение. В его доме все спали. Мы тихо устроились в гостиной. Бруно Максимович достал все, что оставалось съестного, из холодильника. Вдруг он спросил: «А что пьют русские перед едой?» Я, конечно, ответил, что пьют водку. Я не думал, что мы будем что-то пить, но он достал бутылку водки и наполнил две небольшие рюмки. После напряженной ночной работы и усталости два-три глотка алкоголя заметно подействовали, и наш разговор сразу же оживился. И хотя мы больше не пили, непринужденная беседа продолжалась и дальше.
Я помню, что Бруно Максимович много говорил о кино: его брат был известным кинорежиссером. Неожиданно он спросил меня, не знаю ли я песенку из одного советского фильма, название которого он не помнит, но который ему понравился. Он напел мелодию, и я сразу сообразил, что это мелодия песенки «Крутится-вертится шар голубой…» из «Трилогии о Максиме». Он попросил меня спеть эту песенку, что я и сделал как умел. «А теперь послушайте Ваш голос», — сказал он и нажал кнопку магнитофона. Я, конечно, не ожидал, что шла запись. Так как исполнение было ужасным, я тут же начал просить Бруно Максимовича стереть эту запись. Но он уговорил меня отказаться от моего требования и предложил прослушать еще несколько голосов, запись которых, возможно, была сделана таким же образом. Я уходил от него, когда уже рассвело.
Об этом ночном ужине он часто вспоминал в шутливых разговорах. Иногда в компании, где оказывался и я, Бруно Максимович вдруг обращался к окружающим: «А вы знаете, что однажды мы вместе с Василием Александровичем ночью были так пьяны, так пьяны…» И начинал описывать наш ночной «пир», лукаво наблюдая за моей реакцией. Конечно, первым моим желанием было опровергнуть его слова. Он же, слыша мои протесты, продолжал еще красочнее рассказывать об этом «кутеже». Наконец, приходилось сдаваться и вторить ему.
Продолжая «алкогольную тему», Бруно Максимович уже рассказывал слушателям о другой шутке, проделанной им с довольно известными людьми, которых он угощал двумя сортами вина: итальянским кьянти и каким-то другим, обычным вином. Перед угощением он поменял содержимое бутылок, перелив обычное вино в бутылку с этикеткой «Кьянти», а кьянти — в обычную бутылку. Бруно Максимович весело рассказывал, как его собеседники, завороженные этикеткой «Кьянти», восторгались вином из этой бутылки и совсем неодобрительно относились к вкусу вина из другой бутылки.
Можно еще очень много рассказать об этом замечательном человеке — Бруно Максимовиче Понтекорво, о его увлеченности наукой и жизнью, о его необыкновенном даре привлекать к себе людей разного возраста и разных интересов. Было бы очень приятно, если бы из этих сухих и неуклюжих зарисовок у читателя составилось образное представление о Бруно Максимовиче.
Первые годы в науке с Бруно Максимовичем
Объединенный институт ядерных исследований, Дубна
В начале 50-х годов мне посчастливилось познакомиться с Бруно Максимовичем Понтекорво и затем работать длительное время в руководимом им научном отделе. В этих заметках мне хотелось бы рассказать о Бруно Максимовиче как о человеке, об исключительных качествах его характера, которые так привлекали людей, когда-либо встречавшихся с ним. Вот несколько характерных эпизодов, которые мне особенно запомнились при общении с Бруно Максимовичем.
Первая встреча
Первая встреча оставила наиболее глубокий след в моей памяти, и мне кажется, что сейчас, спустя несколько десятилетий, я отчетливо представляю каждую деталь первого разговора с Бруно Максимовичем, когда он в течение каких нибудь 15–20 минут продемонстрировал все свои исключительные душевные качества.
В 1952 г. после окончания Ленинградского государственного университета я был направлен на работу в Дубну, в Лабораторию ядерных проблем. Тогда это место называлось Ново-Иваньково, а сама лаборатория носила секретное название, ничего общего не имеющее с ведущимися в ней исследованиями. Директор лаборатории М. Г. Мещеряков быстро распределил нас, трех молодых специалистов из ЛГУ, по научным секторам. Заявки на нас были, по-видимому, направлены заранее, и решение о нашем конкретном месте работы уже давно было подготовлено. Мне М. Г. Мещеряков сказал, что я буду работать в секторе Понтекорво. Я не мог на слух точно разобрать незнакомую и довольно непривычную фамилию и некоторое время с непониманием смотрел на него. М. Г. Мещеряков, заметив это, спросил: «Он Вам неизвестен?» — и, не дожидаясь ответа, быстро сказал: «Сейчас Вы с ним познакомитесь».
Секретарь отвела меня в кабинет Б. М. Понтекорво. Я увидел быстро поднявшегося из-за рабочего стола моложавого человека, оказавшегося около нас, не успевших, можно сказать, переступить порог кабинета. Поблагодарив и отпустив секретаря, он подал мне руку. Мы представились друг другу. Помню, он назвал себя Бруно Понтекорво, Имя было произнесено отчетливо, но полностью разобрать фамилию я и на этот раз не смог. Первые годы пребывания его в Советском Союзе все действительно звали его просто Бруно и только спустя несколько лет как-то незаметно стали величать Бруно Максимовичем, переделав имя его отца Массимо на русский лад.
Внешность и пока еще значительный акцент бесспорно выдавали в нем иностранца. Зачесанные на бок уже редеющие волосы открывали высокий лоб; проницательные, умные, чуть с прищуром глаза испытующе, но доброжелательно смотрели на меня; немного приподнятые от природы углы губ придавали его лицу доброе, слегка улыбающееся выражение. В элегантной, но довольно поношенной одежде заграничного покроя, в узких брюках, в ботинках на толстых подошвах он выглядел необычно для моего глаза, привыкшего видеть мешковатые костюмы на плечах наших людей того времени. Мне показалось, что он стеснялся своей поношенной одежды и непроизвольно заслонял истертые места. Он также непрерывно поправлял волосы на голове, старательно закрывая внушительный жировик на темени. Вскоре он сделал операцию, и жировик исчез навсегда.
Уже позднее, когда Бруно Максимович приобрел наш костюм, он выглядел совершенно по-нашему. Как многие в то время, он надевал в холода фетровые боты на свои ботинки и в сильные морозы даже появлялся на работе в русских валенках. Все это не гармонировало с его внешностью, его лицом, с его поведением. Но после того как в магазинах появились импортные товары, мы видели Бруно Максимовича уже всегда со вкусом, элегантно одетого. Иногда покупки делались следующим образом: в уик-энд совершалась прогулка на машине (или на машинах, если кто-то еще присоединялся) по окрестным деревням. В сельских магазинах можно было найти товары, которые в городе имели бы несомненный спрос, но не подходили для деревенской жизни. Бруно Максимович безошибочно из вороха костюмов, свитеров, ботинок находил самый модный предмет. Одежде он придавал, по-видимому, большое. значение. Заметив на ком-нибудь новую, хорошо идущую ему вещь, он неизменно делал комплимент этому человеку.
Бруно Максимович усадил меня в кресло, а сам, не переставая ходить по комнате, попросил рассказать о моей дипломной работе. Все мои попытки встать не увенчались успехом. Мне казалось, что он ни минуты не остается в покое. Не переставая слушать, мгновенно реагировал на любой стук в дверь, услышав телефонный звонок, сразу же бросался из другого конца комнаты к телефонной трубке.
Моя дипломная работа была связана с созданием небольшого спектрометра на основе сцинтилляционного счетчика для исследования гамма-спектров радиоактивных элементов. В то время техника сцинтилляционных счетчиков входила в обиход физического эксперимента и уже интенсивно использовалась в экспериментах на ускорителях. Чувствуя еще недостаточное владение Бруно Максимовичем русским языком, я начал рассказывать медленно, выбирая простые фразы. Он сразу же это заметил, вежливо остановил меня, сказав, что будет лучше, если я буду говорить естественно, так как для него важно свободно ориентироваться в языке. Позднее мне рассказали, что в первое время после приезда из-за границы Бруно Максимович изъяснялся со своими сотрудниками по-английски, но уже спустя несколько месяцев потребовал, чтобы с ним говорили только по-русски.
Переступал я порог кабинета Бруно Максимовича, естественно, с напряженным чувством, будто шел на какой-то экзамен, где придется отвечать на каверзные и неожиданные вопросы. Но уже с первых слов мой рассказ о дипломной работе превратился в диалог между нами. Все выглядело так, как будто два человека, одинаково понимающие (или одинаково не понимающие) предмет разговора, пытаются что-то выяснить. Это была беседа равного с равным. Бруно Максимович то присаживался ко мне, то быстро подходил к доске, чтобы нарисовать график, написать формулу. Я уже начинал осваиваться и с азартом объяснять что-нибудь, казавшееся мне очевидным. Бруно Максимович поправлял меня, но немедленно признавал и свои промахи возгласом: «Какой я глюпый!» Этот возглас несколько раз повторялся, когда он считал, что сказал что-то неправильно, или задумывался над очевидным ответом.
По-видимому, Бруно Максимович остался доволен моими познаниями. Затем он кратко и образно рассказал об условиях работы в лаборатории, о гигантском по тем временам ускорителе — синхроциклотроне. Но, понимая, что я, вчерашний студент, во время дипломной практики имел дело только с радиоактивными препаратами и небольшими настольными приборами, сказал, что мне лучше будет познакомиться на месте с установками Лаборатории.
Подробнее, пожалуй, он говорил о Г. И. Селиванове — руководителе группы, в которой мне предстояло работать. Он охарактеризовал его как высококвалифицированного специалиста в области методики физического эксперимента и блестящего инженера. Особенно он подчеркивал, что для работы на таком мощном ускорителе без инженерного подхода к созданию аппаратуры не обойтись. Действительно, работая впоследствии многие годы с Г. И. Селивановым, я убедился в справедливости его слов. И хотя известно, что Бруно Максимович внес неоценимый вклад в решение фундаментальных проблем физического эксперимента, а также в исследование частных задач (например, в разработку пропорциональных счетчиков с большим усилением), он как-то с сожалением говорил, что для него самого трудно создать экспериментальную установку, где требовалось бы инженерное решение.
Само развитие техники ускорителей — гигантских машин физики элементарных частиц — требовало адекватного развития экспериментальной базы. В первые годы после пуска синхроциклотрона Лаборатории ядерных проблем на его пучках частиц практически не было крупных экспериментальных установок. Скорее всего зал ускорителя напоминал нагромождение бетонных защитных блоков, в недрах которых на пучках частиц прятались маленькие ионизационные камеры, небольшие установки с пропорциональными и сцинтилляционными счетчиками. Бруно Максимович сокрушенно качал головой и говорил, что так не должно быть. С годами обстановка, конечно, изменилась: появились современные установки, пузырьковые камеры, диффузионные камеры, сложные годоскопические системы и др., но, по-видимому, время наиболее эффективного использования самого мощного в то время ускорителя было упущено.
Бруно Максимович видел идеал исследователя в гармоническом сочетании способностей теоретика, экспериментатора и инженера. В пример он ставил своего гениального учителя Э. Ферми, который блестяще сочетал эти качества. Чаще всего он рассказывал о случае, когда Э. Ферми изящно решил проблему создания дистанционно управляемой мишени в труднодоступной радиационно опасной зоне ускорителя. Позднее вышла брошюра Бруно Максимовича с биографией Э. Ферми. Здесь снова и снова Бруно Максимович приводит примеры этого уникального качества Э. Ферми. Конечно, и пример с мишенью для ускорителя нашел там отражение. Когда Бруно Максимович слышал, что кто-то говорил о научном результате как о высшем достижении, отводя методике, с помощью которой был получен результат, «второсортную» роль, он сильно возмущался.
После беседы он проводил меня в группу, в которой мне предстояло работать.
Мне было неловко, когда он, то и дело забегая вперед, открывал очередную дверь, предупредительно пропуская меня перед собой. Я безуспешно пытался задержаться, пропустить его вперед. Мне казалось более естественным, если бы он как хозяин положения вел меня за собой. (Не могу удержаться, чтобы не сказать, что не раз приходилось наблюдать со стороны, как красиво и элегантно Бруно Максимович открывал дверь перед женщиной, пропуская ее вперед.)
Конечно, первым моим желанием было подробнее узнать у моих коллег по работе о Бруно Максимовиче. И когда мне отчетливо произнесли его фамилию и показали ее написание на русском и английском языках, я понял, что не так уж незнакома мне эта фамилия. Дело в том, что при выполнении дипломной работы в университете со мною в одной комнате находился мой товарищ, который делал аналогичную работу, но с использованием пропорциональных счетчиков. На его столе лежал журнал «Physical Review», раскрытый на статье о пропорциональных счетчиках, автором которой был Б. М. Понтекорво. Я тогда, конечно, не думал, что автор статьи, которую мы обсуждали с моим коллегой-студентом, будет моим руководителем на долгие годы. Бруно Максимович часто приводил примеры таких неожиданных встреч и не раз доказывал, как через два-три промежуточных знакомства можно оказаться близким человеком, например, президенту США.
Первое задание. Отношение к приоритетам.
Эксперименты на ускорителе
В последующие дни мне показали установки лаборатории. Тогда меня все поражало: уникальный в то время ускоритель, новая техника, размах проводимых исследований.
Нужно сказать, что в те годы практически все мы, сотрудники сектора Бруно Максимовича, были молодыми специалистами, недавно окончившими университеты и институты. Поэтому важное значение для нас имела не только постановка научной задачи, что Бруно Максимович делал с присущими ему мастерством и смелостью, но и то, как нужно проводить исследования. Он это чувствовал и сам непосредственно принимал участие во многих экспериментах, иногда как обычный исполнитель, занимаясь, например, установкой коллиматоров, выводом пучка частиц, сборкой защиты от фоновых частиц, измерениями на установке, в том числе и в ночные смены. Это была хорошая школа общения с Бруно Максимовичем во время эксперимента, потому что любая, даже вспомогательная, работа расценивалась им как важная физическая задача, от правильного решения которой зависел исход эксперимента. В старых моих лабораторных журналах, хранящихся до сих пор, можно найти записи многочисленных экспериментальных данных, сделанных рукой Бруно Максимовича в ходе набора статистики. Он учил нас, как нужно делать записи, как бережно относиться ко всем экспериментальным данным, не выбрасывая без тщательного анализа даже результаты, полученные во время сбоя аппаратуры. В конце каждого эксперимента он обязательно требовал записывать выводы, которые служили основой обработки экспериментальных данных и подготовки для проведения следующих измерений.
Конечно, невозможно было достичь того уровня научного мышления, которым обладал Бруно Максимович, но многому, что способствовало развитию у нас экспериментальной культуры, удалось у него научиться. Эта замечательная черта — внимательное отношение к начинающим ученым — являлась характерной для Бруно Максимовича.
Первое мое задание, сформулированное Бруно Максимовичем, состояло в подготовке аппаратуры и проведении эксперимента по исследованию рождения π0-мезонов в столкновениях протонов с энергией 465 МэВ с протонами. Схема эксперимента была довольно проста. Нужно было регистрировать гамма-кванты от распада π0-мезонов. Перед детектором ставилась свинцовая пластинка, в которой гамма-кванты конвертировали в электронно-позитронные пары. В качестве детектора этих пар Бруно Максимович предложил использовать детектор черенковского излучения. В черенковском детекторе использовалась вода, чтобы снизить фон от других тяжелых частиц с более высоким порогом черенковского излучения в воде. Задача оказалась не очень сложной, и за несколько месяцев мне под руководством Бруно Максимовича и с помощью коллег удалось подготовить аппаратуру и провести измерения.
Я не буду рассказывать о деталях всей проделанной работы, но в связи с этим экспериментом мне запомнилось одно обстоятельство, о котором Бруно Максимович неоднократно при случае напоминал. Изготовленный мною черенковский счетчик оказался первым счетчиком такого типа в лаборатории. Я не придавал этому приоритету никакого значения, да и не мог придавать, так как идея использования счетчика в эксперименте принадлежала Бруно Максимовичу: я был просто техническим исполнителем. Позднее я никогда не занимался методикой черенковских счетчиков. Тем не менее Бруно Максимович всегда держал этот случай в памяти и, если представлялась возможность, говорил: «А вы знаете, что первый черенковский счетчик в нашей лаборатории изготовил Жуков?» Последний раз я слышал эту фразу, когда пришло время справлять собственную юбилейную дату. Я всегда возражал против такой чести для меня, а на мои возражения Бруно Максимович отвечал: «Когда я работал в Англии, в Харуэлле, то у меня был студент по фамилии Джелли. Я ему также предложил использовать черенковский счетчик в эксперименте, и он также был первым в этой лаборатории, кто сделал черенковский счетчик». В 1960 г. в России вышла переведенная с английского языка книга «Черенковское излучение и его применения», автором которой был Дж. Джелли. Бруно Максимович был очень внимателен к заслугам (даже незначительным) других людей. Он решительно возражал против включения его самого в авторский коллектив статьи, если чувствовал, что его вклад в работу недостаточен. Конечно, он переживал и из-за несправедливости в отношении собственных приоритетов. Приходилось несколько раз слышать с горечью произнесенные им слова о несправедливом замалчивании или приписывании другим людям в западных публикациях принадлежащей ему идеи об осцилляциях нейтрино.
Когда шли измерения на ускорителе, Бруно Максимович ни на минуту не отходил от регистрирующих приборов, мгновенно реагируя на возникающие сбои, непредвиденные отклонения в показаниях. Он сердился, когда дело долго не ладилось. При крупных сбоях, которые нам казались почти аварийными, мы предлагали просто исключить показания приборов и не записывать их в лабораторный журнал. Эти попытки решительно пресекались Бруно Максимовичем: «Вы должны записывать все, в том числе и условия, при которых произошел сбой. Что плохо работало: ускоритель или ваша аппаратура? И только потом, после тщательного и обоснованного анализа записи, вы вправе исключить эти измерения».
Часто происходило так: Бруно Максимович после очередной серии измерений диктовал показания с пересчетных схем, а я записывал. Конечно, современному молодому ученому это покажется смешным. Сейчас такие операции делает ЭВМ. Но в те времена иного пути не было. Вначале он вполголоса произносил числа по-итальянски, а затем вслух — по-русски. Со временем я незаметно привык к незнакомым звукам и иногда, не дожидаясь перевода, правильно записывал цифры. Однажды он удивленно посмотрел на мою запись и спросил, откуда я знаю итальянский. Я ответил, что это получается как-то автоматически и что я на самом деле ничего не знаю по-итальянски. Он задумался и сказал, что, действительно, в молодые годы все воспринимается легко и незаметно. Тут же привел пример, как в 1936 г., когда ему было чуть больше двадцати, он впервые приехал из Италии в Париж, в Институт радия, и уже буквально через несколько недель свободно выступал на семинарах на чужом языке. И добавил: «А вот в Дубне, когда после рассекречивания работ, ведущихся в лаборатории, представилась первая возможность открыто выступить на конференции с обзорным докладом, я чувствовал себя неуверенно. У меня был выбор: говорить по-английски или по-русски. Я решил говорить по-русски. Вы знаете, я никогда так не волновался, чувствовал себя школьником. Тогда мне было еще рано выступать по-русски». Бруно Максимович впоследствии в совершенстве овладел русским языком, хотя и не смог избавиться от акцента. Доклады он делал увлекательно, просто и доступно, можно сказать, на пальцах объясняя сложные мысли. Когда мы писали совместные статьи, то нас поражало его чутье к тонкостям изложения мысли на русском языке. Он быстрее нас находил ошибки, исправлял неудачные фразы, формулировал точные выражения. Я не знаю, думал ли он вначале на родном языке, а потом переводил мысль в русскую фразу, но окончательно записанное предложение получалось безупречным.
Когда заканчивался сеанс измерений на пучке частиц, мы сообщали об этом на пульт управления ускорителем. Ускоритель отключался, и мы, приведя в порядок рабочие места, собирались расходиться. Вдруг Бруно Максимович произносит: «А вы, кажется, не поблагодарили ускорительщиков. Сегодня ускоритель работал великолепно». На пульте управления ускорителем дежурили иногда наши сверстники, отношения между нами были товарищеские, и мы часто не придавали значения таким «мелочам».
Сам Бруно Максимович никогда не оставлял без внимания любую услугу, даже сделанную в связи со служебными обязанностями. На любую благодарность следовала ответная благодарность. Я бережно храню конверт с запиской от Бруно Максимовича, в которой сказано: «Дорогой Василий Александрович! Спасибо большое за Ваши теплые слова в связи с моим днем рождения. Желаю самого лучшего Вам и Вашей семье. Б. М. Понтекорво». Оказавшись в день юбилея Бруно Максимовича далеко от Дубны и не имея физической возможности присутствовать на юбилее, я послал ему поздравительную телеграмму. Бруно Максимович отсутствовал в Дубне, когда я туда вернулся. Но прежде чем уехать, он позаботился оставить эту записку.
Отношение к авторитету
Бруно Максимович пользовался огромным авторитетом в научных кругах, среди коллег по работе. Конечно, при такой известности ему всегда шли навстречу в его просьбах. Он очень тактично пользовался своим влиянием, чтобы получить какие-то преимущества. В отделе, руководимом им, как и в других подразделениях, всегда чего-нибудь не хватало: нужны были дополнительные штатные сотрудники, средства, сверх выделенных, для приобретения аппаратуры, дополнительные ресурсы в мастерских и т.д. Дать это мог только директор Лаборатории. Долгие годы им бессменно был Венедикт Петрович Джелепов. Венедикт Петрович относился к Бруно Максимовичу с величайшим уважением, он почти боготворил его. И когда возникало в группе безвыходное положение в разрешении какой-либо проблемы, мы, зная, что возможности директора также сильно ограничены, так что прямое обращение к нему наверняка окончится неудачей, обращались к Бруно Максимовичу за содействием. Прежде чем пойти к Венедикту Петровичу, он требовал обосновать эту претензию и, только взвесив все и поняв, что иначе поступить нельзя, шел к директору. Не было случая, чтобы его просьба не удовлетворялась, но Венедикт Петрович, зная, конечно, инициаторов этого дела и встретив кого-нибудь из нас, отчитывал: «Друзья мои! Разве можно так поступать? Вы прекрасно знаете, что я не могу отказать Бруно Максимовичу. Но вы должны понимать, что я сделал почти невозможное, удовлетворив эту просьбу».
Приходилось Бруно Максимовичу обращаться с просьбами и к людям, с которыми он не был лично знаком. Мне казалось иногда, что он не только был озабочен удачным исходом разговора. У него появлялось и какое-то детское любопытство на то, как реагируют на его известность.
Помнится, для разработки криогенной аппаратуры, которая начала широко внедряться в эксперимент, нам очень нужно было принять на работу специалиста-криогенщика. Специальность была дефицитная. Мы неоднократно из институтов брали студентов-дипломников подобного профиля в надежде, что после защиты дипломной работы хоть один из них будет оставлен у нас по нашей заявке. Но когда приходило время распределения студентов, выигрывали, как правило, более мощные предприятия. Тогда Бруно Максимович решил лично обратиться к ректору одного из институтов, студент которого проходил у нас практику. Бруно Максимович не был лично знаком с ректором. Разговор состоялся по телефону. Секретарь Ирина Григорьевна, которая организовывала разговор, авторитетно заявила человеку, взявшему трубку на другом конце провода: «С Вами будет говорить академик Понтекорво». Конечно же, Бруно Максимович говорил не как академик, а как простой проситель. Даже какая-то застенчивость пронизывала его речь. Наступила пауза, собеседник, по-видимому, раздумывал, и Бруно Максимович смотрел многозначительно на нас, немного улыбаясь. В душе он уже знал, что все будет в порядке. Через минуту характерное бруновское «спасибо» возвестило нам, что разговор благополучно завершен. Телефонная трубка положена на место — и нужно только представить сияющее лицо Бруно Максимовича, как студента после успешного экзамена, и слышать его победоносный возглас: «Полючилось!».
Забавные случаи
С кем они не происходят! Но каждый, кто попадает в смешное положение, принимает его по-своему: кто-то с раздражением, кто-то с досадой. Поведение Бруно Максимовича в курьезных случаях какое-то трогательное, неповторимое.
Однажды в первый год знакомства с ним я вижу, как Бруно Максимович и еще один сотрудник идут в Лабораторию. Недалеко от Лаборатории, на перекрестке двух улиц, прохаживается инспектор ГАИ. Я вижу, как Бруно Максимович останавливается перед инспектором и что-то показывает ему. Тот удивленно смотрит. Бруно Максимович прячет в карман показываемый предмет и идет дальше. Несколько было поотставший его спутник ускоряет шаг и о чем-то спрашивает Бруно Максимовича. Тот останавливается, хватает себя за голову, и оба заразительно смеются. Инспектор ГАИ также приветливо им улыбается. Оказывается, Бруно Максимович, поглощенный своими мыслями, увидев человека в форме, машинально предъявил ему пропуск в Лабораторию: в то время проходная лаборатории охранялась военными в форме.
Задумчивость и озабоченность были причиной и более серьезных приключений. Первая машина, приобретенная Бруно Максимовичем в Советском Союзе, была «Победа». Если он ехал из Дубны в Москву или обратно, то с удовольствием приглашал на свободные места в машине попутчиков из своих знакомых. Однажды мы договорились о том, что он меня и еще одного коллегу по работе возьмет с собой из Москвы в Дубну. В назначенное время мы отъехали от его дома на улице Горького. Спустя некоторое время Бруно Максимович вспомнил, что забыл выполнить семейное поручение: купить московского хлеба. Быстрый разворот — и машина припарковалась у ближайшей булочной. Пассажиры также, проявив интерес к покупкам, вышли из машины. Бруно Максимович немного задержался, чтобы запереть двери изнутри. Выйдя из машины и хлопнув своей дверью, он тотчас же воскликнул: «Что я сделал?» Оказывается, связка ключей осталась в замке зажигания, а дверь с предварительно опущенной защелкой прочно закрылась. Конечно, никто уже не думал о хлебе. Мы грустно ходили вокруг машины и обсуждали варианты, как открыть двери. Иногда подходили прохожие и, узнав причину нашей суеты вокруг машины, сочувствовали нам. Не спеша подошла тройка молодых людей. Один из них, узнав в чем дело, подумал некоторое время, запустил руку в карман брюк и извлек оттуда огромную связку ключей. Поколдовав у запора двери, он моментально открыл ее. Не ответив на наши благодарности, троица не спеша, вразвалку пошла дальше. После этого мы половину пути обсуждали способы, как уберечь машину от угона.
Как академик, Бруно Максимович в Москве пользовался персональной машиной от Академии наук. Отправляясь из Дубны в Москву, он часто поступал так: до Москвы добирался безостановочным поездом, а для встречи его на Савеловском вокзале, куда прибывал поезд, заказывал по телефону академическую машину. Если кто-то из знакомых оказывался вместе с ним в поезде, Бруно Максимович всегда предлагал место в машине, чтобы подвезти его, скажем, до ближайшей станции метро (в те времена линия метро еще не подходила к Савеловскому вокзалу). Случалось и мне пользоваться услугами Бруно Максимовичи. Уже на половине пути к Москве Бруно Максимович начинал беспокоиться, удастся ли ему найти заказанную машину на площади вокзала в указанном месте. Не раз происходили ошибки, когда то ли секретарь в Академии наук, то ли водитель неправильно понимали указания Бруно Максимовича, данные по телефону. Мы выходили из поезда на привокзальную площадь. Конечно, машины в указанном месте не было. Бруно Максимович возмущался. Затем начинался поиск машины. На плохо освещенной площади было трудно различить среди рядов машин нужную. Наконец, кажется, похожая машина найдена. Бруно Максимович бросается к ней, но в это время водитель решает сменить место стоянки, по-видимому, считая, что он выбрал его неправильно. Машина срывается с места. Бруно Максимович, крича и размахивая портфелем с присущим ему темпераментом, бежит за машиной. Водитель, конечно, ничего не слышит из-за шума двигателя. На мгновение остановившись в облюбованном месте, водитель снова меняет решение и перегоняет машину на новое место. Наконец, машина поймана. Водитель оправдывается как может. Бруно Максимович извиняется перед своими спутниками и ругает людей, неправильно понявших его. Но уже через мгновение все забыто, и в салоне машины идет веселый разговор на другую тему. Когда в следующий раз оказывается, что машина ждет его точно в указанном месте, восторгу Бруно Максимовича нет предела.
Бруно Максимович не прочь был пошутить. Я слышал о многих его блестящих первоапрельских шутках, свидетелем которых я, к сожалению, не был. По-доброму остроумно он мог пошутить и с собеседником.
Помнится, как в первые годы моего знакомства с ним мы проводили эксперимент на ускорителе. Эксперимент шел непрерывно в течение многих часов, и работа на установке была посменной. Случилось так, что я с Бруно Максимовичем оказался в одной смене. И хотя сменившие нас коллеги пришли вовремя, пришлось нам задержаться до глубокой ночи, так как многое не ладилось в работе. Расходились мы с ним по домам измученные, как мне помнится, почти на рассвете. Перед расставанием он неожиданно сказал: «А ведь Вы, наверное, голодны. Да и я ужасно хочу есть. Пойдемте ко мне. Может быть, найдем что-нибудь покушать». Тогда я был одинок, дома у меня хоть шаром покати, и я почти без колебаний принял приглашение. В его доме все спали. Мы тихо устроились в гостиной. Бруно Максимович достал все, что оставалось съестного, из холодильника. Вдруг он спросил: «А что пьют русские перед едой?» Я, конечно, ответил, что пьют водку. Я не думал, что мы будем что-то пить, но он достал бутылку водки и наполнил две небольшие рюмки. После напряженной ночной работы и усталости два-три глотка алкоголя заметно подействовали, и наш разговор сразу же оживился. И хотя мы больше не пили, непринужденная беседа продолжалась и дальше.
Я помню, что Бруно Максимович много говорил о кино: его брат был известным кинорежиссером. Неожиданно он спросил меня, не знаю ли я песенку из одного советского фильма, название которого он не помнит, но который ему понравился. Он напел мелодию, и я сразу сообразил, что это мелодия песенки «Крутится-вертится шар голубой…» из «Трилогии о Максиме». Он попросил меня спеть эту песенку, что я и сделал как умел. «А теперь послушайте Ваш голос», — сказал он и нажал кнопку магнитофона. Я, конечно, не ожидал, что шла запись. Так как исполнение было ужасным, я тут же начал просить Бруно Максимовича стереть эту запись. Но он уговорил меня отказаться от моего требования и предложил прослушать еще несколько голосов, запись которых, возможно, была сделана таким же образом. Я уходил от него, когда уже рассвело.
Об этом ночном ужине он часто вспоминал в шутливых разговорах. Иногда в компании, где оказывался и я, Бруно Максимович вдруг обращался к окружающим: «А вы знаете, что однажды мы вместе с Василием Александровичем ночью были так пьяны, так пьяны…» И начинал описывать наш ночной «пир», лукаво наблюдая за моей реакцией. Конечно, первым моим желанием было опровергнуть его слова. Он же, слыша мои протесты, продолжал еще красочнее рассказывать об этом «кутеже». Наконец, приходилось сдаваться и вторить ему.
Продолжая «алкогольную тему», Бруно Максимович уже рассказывал слушателям о другой шутке, проделанной им с довольно известными людьми, которых он угощал двумя сортами вина: итальянским кьянти и каким-то другим, обычным вином. Перед угощением он поменял содержимое бутылок, перелив обычное вино в бутылку с этикеткой «Кьянти», а кьянти — в обычную бутылку. Бруно Максимович весело рассказывал, как его собеседники, завороженные этикеткой «Кьянти», восторгались вином из этой бутылки и совсем неодобрительно относились к вкусу вина из другой бутылки.
Можно еще очень много рассказать об этом замечательном человеке — Бруно Максимовиче Понтекорво, о его увлеченности наукой и жизнью, о его необыкновенном даре привлекать к себе людей разного возраста и разных интересов. Было бы очень приятно, если бы из этих сухих и неуклюжих зарисовок у читателя составилось образное представление о Бруно Максимовиче.
